Эрвин Штритматтер - Избранное

Он сидел на могиле Адольфа Шедлиха. Холодок пробегает у него по спине, но он берет себя в руки.

Он садится на могилу жены. Шумят голубые ели. Это ветерок ранней осени; его и не услышать, пока он не налетит на какое-либо препятствие. Точь-в-точь как электрический ток. Он до сих пор не знает, что такое этот ток, но, на что он способен, старый Адам испытал на собственном опыте…

Прикатили пятеро новых электриков, велосипеды у них с моторчиками: и на коне не угнаться. В остальном все было, как в прошлый раз: на каждом столбе еще по два изолятора, еще по два провода протянулось к домам. «Наконец-то настоящий ток!» — сказал зять и купил мотор для колодезного насоса. Подпол в доме заполнился начинкою из железных труб. Водонапорный бак, водосток, краны; первая вода, полившаяся из крана на кухне, стала для старого Адама поводом лишний раз подивиться человеческому хитроумию.

Но большая беда подкрадывается незаметно; знал бы, где упасть, соломки бы подстелил.

Ведра отправились на чердак вслед за керосиновыми лампами. Там, в темноте, их отполированным мозолями деревянным ручкам снились ладони старого Адама. Может, и так, кто знает?

Сосед Пфуль, единоличник, купил мотор для своей молотилки, и с той поры старика перестали звать, чтобы он присматривал за ходящими по кругу лошадьми, хотя после молотьбы ему все же разрешали покрутить зерноочистительную машину. Потом организовали кооператив; Пфулева молотилка и крутильщик на зерноочистке стали никому не нужны. Для мотора от молотилки нашли применение, для старого Адама — нет. Мотор присоединили к циркулярной пиле, и с помощью этой электропилы можно было за несколько часов напилить дров на зиму для всего хутора. С тех пор он уже не хаживал по весне к Грете Блюме.

Но оставались еще огород с садом, свиньи и пернатая живность. Началась молчаливая борьба с лишним временем.

Внук уехал в город учиться на электромонтера. «Ну теперь-то ты можешь сказать мне, что такое электричество?» — спрашивал старый Адам. Сказать этого внук не мог.

Еще одно чудо света в доме — аппарат величиною с клетку, в каких перевозят кур, одна сторона стеклянная. С помощью электричества на стеклянной стенке возникали движущиеся и говорящие картинки со всех концов света. «Наш дед еще попробует настоящей жизни!» — говорили молодые.

Придя с работы, они кое-как умывались, проглатывали ужин и стеной садились перед волшебным ящиком. Ему приходилось довольствоваться тем, что он мог углядеть из-за их спин: скачущие монголы, толстый берлинец без чувства юмора, корчащий из себя комика, битва за урожай, наводнение, экскаватор высотой с церковь, которым управляет один-единственный человек, футбол в высшей лиге, сталевары, которым вручали награды в Государственном совете, скачки — у каждого в этой стране было свое место и своя доставляющая удовлетворение работа, только у него, старого Адама, не было ничего.

Теперь молодым казалось неуместным держать свиней. Дочь с зятем вполне обходились солониной и твердокопченой колбасой. Незачем стало возиться на картофельном поле.

На очереди были куры. В своем курятнике он не мог заставить их нестись зимой. Зимой куры давали яйца на теплых, хорошо освещенных благодаря электричеству фермах кооператива.

Весной дочь приносила из сельмага свежую савойскую капусту. А свою савойскую капусту он только-только высеял. И салат, и кольраби — все поспевало у него поздно, слишком поздно! «И зачем нам этот огород?» — Говоря так, дочь не замечала рук, прятавшихся под столом, рук старого Адама.

Оставались одни гуси, которых он любил меньше всего. Ради чего их оставили, ради пера или ради него? Он сделался еще молчаливее, снова стал пропадать в родном лесу, собирал грибы, продавал их на закупочном пункте. Но превращать грибы в отпечатанные в типографиях бумажки — разве это ему было нужно?

Весною он вспомнил о намеках Грете Блюме. Стоял теплый вечер. Когда он постучал к Грете Блюме, воздух был полон сирени и свадебной переклички сов. Войдя, он был встречен смешком: все ясно — на кухне у Грете Блюме, снявши пиджак, сидел вдовец-переселенец из деревни, а на столе стоял ужин для двоих: сваренная на электроплитке картошка в мундире и студень.

По дороге домой он почувствовал в ногах такую усталость, как будто проделал долгий путь. Запах сирени давил ему на плечи, и в брачных криках сов слышалась насмешка.

Это было последней весной. Теперь уж на исходе лето, все ниже поднимается солнце, все меньше зелени вокруг. Он еще раз отогнал гусей от места вечного упокоения. Погоготав о чем-то между собой, они сделали вид, будто направляются к озеру.

Он останавливается перед одним из надгробий — некогда, во дни Урана, оно было еще способно и в самом деле охранить покойника — и читает обращенную к усопшему надпись:

Он начинает копать под большой елью, снимает куски дерна, зеленую улыбку земли, и аккуратно складывает их. Напоенная горьким знанием стариковская слеза, как капелька росы на древесном мхе, повисла на его бороде. Как и все, что волей-неволей подчиняется земному притяжению, она падает на взрыхленную землю и тает.

В начале лета он отправился было в деревню проситься в пастухи. Бригадир молочников и заведующий длиннющей фермой только похлопали его по плечу, указав старому Адаму на его костыль и хромую ногу.

Тогда ему пришла мысль собирать лекарственные травы и сушить их на досках для раскатывания теста. Однажды он выставил их на дорожку перед домом, потому что солнце было там всего ярче, и зять на своем мопеде проехал прямо по доскам.

Старый Адам не возмутился, только вздохнул. Через некоторое время на выгоне вспыхнул маленький костер. Вместе с дымом в воздухе растворилась бездна здоровья.

Адам-внук работал теперь электриком на атомной электростанции. Работал хорошо, на Первое мая ему вручили грамоту, но дома было одно — музыка, музыка, сплошное мельтешение. На его запястье висел вечно включенный радиоприемничек величиной с сигаретную коробку. Музыка из рукава. Ток в коробку поступал из цилиндрической батарейки, не толще гусиного кизяка. Тромбоны и саксофоны заменили ему собственные песни. Отсюда и шла та суетливость, которая так не нравилась старику во внуке.

Юный электрик привозил с собой продавщицу из лесного городка. Не разжимая объятий, путаясь ногами, они кое-как продвигались вперед и спускались к озеру. С грохочущими транзисторами на запястьях они улыбались друг другу, обменивались ласками, иногда короткими словами и были по-своему счастливы; и это вовсе не обязательно было плохо только потому, что было непонятно старому Адаму.