Александр Любинский - Виноградники ночи

Пусть и он доберется до Иерусалима, о котором лишь тайно грезил. А я — по лестнице времени спущусь к нему.

Итак, два молодых человека, наконец-то, добрались до столицы. Один из них, с молодой красавицей-женой и приличными деньгами, выловленными в мутной воде экспроприаций, поселился на Варшавском шоссе, в комнатенке с покосившимся полом, однако же сразу же приобретшей уют: муаровые занавески на окнах, салфеточки на буфете, три слоника, которые со временем дойдут по поверхности комода до меня, вздымая вверх свои пожелтевшие хоботы. А комната со временем расширится, квартирка обустроится, и даже соседство Вальки Никифоровой не порушит уют, поскольку Валька будет уважать властную и мудрую Ребекку…

И другой — тоже приедет в Москву. Я никогда не видел его. И, может быть, потому, мне кажется, что он был похож на меня. Как и тот — он поселится на окраине Москвы, снимет комнату, переделанную под жилье то ли из курятника, то ли из хлева. И трамвай будет звенеть и стучать по рельсам, тащиться от окраины — к центру, где институт, в который он поступил… Голодно, холодно, молодо, весело! И вот уже ходишь с другом на диспуты в Политех, в театры и цирк; постукиваешь ногами в драных валенках, кутаешься в разлезшийся на нитки шерстяной шарф; в огромном гулком зале, где слова леденеют вместе с паром изо рта, читаешь прекрасные книги, и восторг, и молодая, но уже поднявшаяся из глубины души тоска, выливаются в косые, торопливо скользящие по бумаге строчки… Скользят коньки по льду на Чистых прудах; над транспарантом, протянутым во всю ширину катка, грохочет из репродуктора музыка, и чьи-то тени, слившись, летят вдоль кромки льда, а ты — один, и несколько лет будешь один, пока однажды, случайно, не забредешь в библиотеку на Петровке…

Тот, другой, уже открыл свою лавку на рынке. Надел потертую кацавейку, которую больше не снимет; родил между делом сына, и поздно вечером, по возвращении на Варшавку, его встречает красавица-жена… А наливка исходит соком в банке за муаровой занавеской, пахнет детством куриный бульон. И кажется — так будет всегда.

Яков открыл глаза. Он лежал на диване в кабинете Генриха, светило солнце — неизменное, негасимое, недостижимое иерусалимское солнце. Почему что-то снится, а что-то не появляется даже во снах? Словно кануло в черную прорубь вечности. Были же годы тягуче-тоскливого страха, когда она ждала каждый день, что он не вернется домой, а когда приходил, бросалась к нему, словно видела в последний раз. И по ночам, просыпаясь, они вслушивались в ночные звуки, и свет от фар скользил по потолку, заставляя их вздрагивать… Его взяли по дороге домой — наверно, донес пьяница-сосед, что-то оравший на их общей коммунальной кухне про засилье жидов… Не вспоминай! Скользящие тени на потолке, ослепительно-синее небо в прорехах хвойных ветвей… Вырвался все же, добрался… А Оли больше нет. И никогда не будет… Но какое-то чувство, как музыка, подымается, ищет выхода; и возникает чудная мысль, что все поправимо; что, может быть, в каком-то идеальном, параллельном этому мире, она по-прежнему жива, и ждет его в их комнате на Петровке вместе с маленьким существом… Это девочка или мальчик? Пусть будет девочка…

— Эй, ты еще спишь?

В дверях стояла Лена. Спустил ноги на пол, потянулся,

— И Генрих уже здесь?

— Да. Мы вместе приехали.

Разумеется, вместе… И шофер при них. Похоже, они так и живут — втроем.

Проговорила с капризной игривостью:

— Я тебе снюсь, правда? Ты ведь думаешь обо мне?

— Думаю… И о тебе тоже.

— Какой ты скучный! — сказала Лена и ушла.

Каблучки ее застучали на лестнице, через мгновенье грянул над головою Якова веселый утренний гогот архаровцев. Он едва успел подняться, как в комнату вошел Генрих, который тоже выглядел весьма бодро: по-видимому, они неплохо провели время в субботу.

— Как дела?

Прошел к радио, стоящему в углу, повернул ручку. Голос дикторши «Коль Исраэль», читавшей по-английски сводку новостей, заполнил комнату. Радио Яков ненавидел. Оно работало в комнате Генриха весь день, почти без перерыва. Хорошо еще, что время от времени Генрих переключался на джаз и любимый им шансон, который передавала станция Монте-Карло. На сей раз Генриху было не до шансона: дикторша сообщала о том, что этой ночью сгорело кафе, что на углу Агриппас и Кинг-Джордж — согласно предварительной информации, имел место поджог. Хозяин, ночевавший в том же доме в своей квартире над помещением кафе, убит. Ведется расследование… Следующим шло сообщение о том, что группы арабских подростков закидывают камнями автомобили возле Старого города. Повреждено несколько машин. Власти приняли решение усилить патрулирование центральных магистралей. Прогноз погоды…

Генрих вышел на лестницу, кликнул архаровцев. Сбежали вниз — широкоплечие, в одинаковых клетчатых пиджаках. Короткий разговор — и вот уже взревел двигатель, машина выползла за ворота; набирая скорость, скрылась из глаз.

Генрих опустился в кресло. Глаза его за стеклами очков тревожно поблескивали.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Это точно не дело рук англичан. Им это совсем не надо.

— Похоже… Ребята через час вернутся. Будем хотя бы знать обстановку из первых рук.

Возникла Лена, молча поставила два стакана с крепким чаем. Вышла из комнаты.

Яков сел на стул, потянулся к стакану, отхлебнул…

— «Хагане» это ни к чему. Она не хочет лишнего шума. Здесь поработали ребята из «Эцела».

— Почему так думаешь?

— Только они заинтересованы в обострении обстановки в городе. Убитый ведь, насколько я понимаю, араб?

— Да. Его забегаловка служила почтовым ящиком «Эцела». Возможно, англичане засекли его. А всего вероятней, хозяин с самого начала на них работал… Вот его и убрали.

— Думаю, нужно ждать продолжения… Сейчас англичане всполошатся — надо будет снова разнимать евреев и арабов А под шумок «Эцел» совершит очередной налет.

Снова возникла Лена — на сей раз, с бутербродами на тарелке. Поставила на середину стола.

— Что-нибудь еще?

— Иди-иди!

Фыркнула; виляя задом, вышла из комнаты.

Генрих снял очки, потер переносицу… Снова надел очки.

— Если так пойдет, уже через год англичан здесь не будет!

— Вполне возможно… У них проблемы не только в Иерусалиме. Убийство возле Латруна, беспорядки в Хевроне, стычки на побережье… Их трудности растут как снежный ком.

— Вот-вот… Снежный ком. Хорошенький снеговик, а?

Хохотнул, вскочил, заходил по комнате:

— Ознакомился с содержанием папочки?

— О, да! Впечатляет.

— Ведь, правда? Что и говорить… могучая у нас держава! Только вот времени в обрез. А бороться за свои кровные интересы — надо! И именно сейчас, пока не поздно! Ты понимаешь?