Александр Любинский - Виноградники ночи

Вот и сегодня, когда вышел Фаяд, я встал так, чтобы не оказаться к нему спиной. Напевая и пританцовывая, он убирал вчерашний мусор — вдруг остановился, проговорил, ткнув пальцем в сторону соседнего нежилого дома: «А здорово бы было, если бы ракета попала вон туда! — и, довольный, засмеялся. — Был бы большой балаган!» «Но она может промахнуться и прямиком угодить в вашу кухню!» — сказал я прежде, чем успел подумать. Его рот скривился — глаза сверкнули… По-видимому, эта мысль не приходила ему в голову. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга… Повернулся, ссутулился; волоча метлу, скрылся за углом.

В обычную пятницу посетителей бывает много, но в этот раз Стенли отпустил меня уже через два часа. В глубине ресторана Лена и Итамар гремели стульями. Стенли, разговаривая с ней, смотрит куда-то вбок, отдает приказы отрывисто и сухо. Может быть, он и сам бы отказался от нее, да официантов хороших мало. А Лена — о, да — Лена умеет работать!

Я вернулся домой. Есть не хотелось. Включил телевизор. Вновь и вновь повторялись одни и те же кадры: солдаты, едва переставляя ноги под тяжестью амуниции, шли куда-то в ночь, вдали, за их спинами, полыхало в небе багровое зарево. Диктор сообщал, что взят под контроль какой-то важный стратегический пункт… Каждое утро, вот уже в течение трех дней сообщают, что пункт этот, наконец-то, взят. Странная война. Потом пошли кадры из Хайфы — прямое попадание ракеты в портовый док. Пятеро убитых. Трое евреев, двое арабов. Рыдающие женщины. Привычно-суровые лица полицейских. И правда, если не ракета, то теракт… А если не теракт, то, уж точно, ракета. Все как всегда. Я выключил телевизор. Темнело, по улице неслышные тени потянулись в синагогу, и внизу на первом этаже скорбно и страстно запел вечернюю молитву рав Мазиа…

Я снял телефонную трубку, набрал номер. Долго ждал. Почему я решил, что она дома?.. Таня — свободный человек. Мы ведь и впрямь отпустили друг друга на свободу… В последний момент, когда хотел уже нажать на рычажок, откликнулась.

— Да?… Алло, я слушаю.

— Привет. Это я.

Пауза.

— Здравствуй.

— Вот, решил узнать, как твои дела…

— Спасибо.

— Война, все-таки…

— Ужасно! Хоть Катя в безопасности.

— Что от нее слышно?

— Ты стал интересоваться своей дочерью?

— Ну, зачем ты так…

— Она восстановила гражданство. Собирается поступать в университет.

— Значит, уже не вернется…

Пауза.

— А что бабушка?

— Слава богу, пока в силах.

— И как они уживаются вместе?

— Нормально. Ты ведь знаешь, Катя для нее — свет в окошке.

— Да…

Короткий смешок.

— А что ты решил позвонить?

— Так… Подумал, может и ты уже уехала?

— Как видишь, нет.

— Э… Если я как-нибудь загляну к тебе в библиотеку, ты не станешь возражать?

— Зачем? Зачем ты хочешь меня увидеть? Прошу тебя, не надо!

— Хорошо, хорошо…

Пауза.

— Будь здорова.

— И ты…

Зажегся фонарь перед домом. Я снова включил телевизор, наткнулся на какой-то успокоительно-нелепый американский боевик — уменьшил громкость, чтобы не мешать раву Мазиа, и под едва слышные вопли и треск выстрелов уснул, сидя в кресле.

Когда Герда вышла из здания банка, снова зачастил дождь. Стоя под навесом, она раскрыла зонт. Зыбкая сетка дождя, серое зимнее небо. Той машины у тротуара уже нет… Это напоминает фильм про шпионов. Какой-то нелепый фильм. Но только она — не Мата Хари…

Герда зашла в лавочку на Яффо, купила полкило хлеба, двести грамм масла, десяток яиц. Хорошо, что мар Меир каждый месяц платит зарплату. Даже такую маленькую. Может, вернуться на работу? Но мар Меир не просил ее об этом. И правда, уже близится конец рабочего дня.

По переулку мимо кафе, где за запотевшими стеклами едва угадывались разноцветные светляки ламп, (ах, да, завтра — Рождество, у кого-то праздник), она прошла на Невиим. Темнели крыши, оттеняя светлый, даже в вечерней полутьме, камень домов. Она свернула в свой двор, и под порывом ветра клен у ворот плеснул ей в лицо брызгами дождя.

Открыла дверь, вошла… Всякий раз, возвращаясь к себе, она испытывала острое чувство радости. У нее есть свое место на земле, пусть даже такое невзрачное — все зависит теперь от нее: его можно перестроить и расширить, и она уже знает, как!

Сняла плащ, переоделась, разожгла огонь в железной печке. Заплясало желтое пламя, сначала неуверенно, потом все сильней. Повеяло теплом, дым потянулся через форточку из трубы… Герда повязала передник и принялась чистить картошку — все равно, придет он или нет: суп должен быть. А еще она приготовит жаркое из куриных крылышек, приправит их луком и помидорами. Постелит чистую скатерть… У каждого человека должен быть свой дом.

Так она делала каждый вечер вот уже две недели — с той ночи, как он ушел. Надо верить и ждать. И бы упорным. И тогда добьешься своего. Не стоит пенять на судьбу.

И он пришел возбужденный и усталый. Выташил из кармана маленький сверток, протянул ей.

— Привет! Решил поздравить тебя с Новым годом!

— Или с Рождеством…

— Все равно! Это духи. Хорошие! Надеюсь, тебе понравятся.

— Конечно, — сказала она.

Снял пиджак, повесил шляпу на гвоздь у двери… Несколько незначащих слов, и вот уже он молча и торопливо ест. Она сидела напротив и, подперев ладонью подбородок, смотрела на него.

Наконец, напряжение оставило его — расслабился, откинулся на спинку стула.

— Спасибо! Очень вкусно!

— Я рада… Что поделываешь? Как поживаешь?

— Как поживаю? Интересно… во всяком случае. А скоро будет еще интересней. Как у тебя хорошо! Тепло…

— Сейчас декабрь. А в январе и феврале сам знаешь, какие в Иерусалиме ветра.

— Дожить бы надо…

— У меня была сегодня встреча.

— С кем?

Он думал о чем-то своем. Но сейчас оторвал взгляд от скатерти и посмотрел на нее.

— С этим англичанином… Который приходил тогда в дом отца Феодора.

Подался вперед.

— Со Стилмаунтом?..

— Да… Так, кажется, его зовут.

— Где?

— На Яффо, возле банка «Леуми».

— И что же? Что он сказал?

Помедлила, мстительно наслаждаясь его тревогой.

— А знаешь, он такой… джентльмен…

— К черту его джентльменство! Что он сказал?

— Он сказал, чтобы я держалась подальше от своих друзей… друзей-авантюристов. Так он выразился. А то у меня могут быть неприятности.

Его лицо вдруг постарело, опало клочковатой кожей.

— Это предупреждение…

— Конечно!

— Ты не поняла… Это предупреждение, скорее, мне, чем тебе.

— О чем?

— О том, что должно случиться.

— Я устала от твоих загадок! И откуда он мог знать, что сегодня ты придешь ко мне?

— Это можно было предположить… Я ведь купил подарок… Похоже, он знает лучше меня, что я буду делать…

Его ускользающий взгляд обрел твердость. Он, словно, впервые увидел ее — сидящую напротив него в светлом ситцевом фартуке, с длинными медвяными волосами, волнами спадающими на узкие плечи.