Махмуд Теймур - Живи, Египет!

Нажимая кнопку звонка, я убеждал себя, что разговор будет вести ее отец. Мне придется лишь отвечать на его вопросы. Дверь отворила девочка лет одиннадцати с серьезным смуглым лицом. Стоя за порогом, она смотрела на меня прищуренными глазами. Когда я спросил, дома ли отец, она кивнула, распахнула дверь и молча провела меня в гостиную. Некоторое время я оставался один, вдыхая присущий всем гостиным запах затхлой древесины, устоявшийся в редко проветриваемых и большей частью пустующих комнатах. Опущенные жалюзи скрадывали тусклый предзакатный свет, но яркая люстра позволяла разглядеть на стенах картины: одна, писанная маслом, изображала двух гондольеров с длинными веслами в руках. Лица гребцов прикрыты широкополыми шляпами. Коричневая гондола плывет по синим водам на фоне зеленого берега, на котором пестреют домики европейского типа. Правей висела фотография мужчины, опершегося рукой о плечо женщины в свадебном платье. Тут же были фотографии детей в разном возрасте. Мое внимание привлекла фотография девочки, которая одной ручкой подобрала подол короткого платьица, а другую вскинула на манер древнеегипетских танцовщиц. Я не мог понять, Лейла это или нет.

Я все стоял, а дверь вдруг отворилась, и вошел отец в рубашке, брюках и домашних туфлях, с очками на носу. Он протянул мне руку, едва уловимо улыбаясь. Рука его была холодна. Сев напротив меня, он спросил, не открыть ли жалюзи. Я долго смотрел на них, но так и не решился ничего сказать. Он заметил, что весной погода в Египте неустойчива, часто бывает холодно. Я согласился с этим. «Подлинной весной в Египте, — продолжал он, — следует считать осень. Осенью нет сырости. Кроме того, весной дуют хамсины» [36] Хамсин — сильный ветер, дующий в Египте преимущественно весной и несущий тучи песка из пустыни. . Я, в свою очередь, присовокупил, что хамсины приносят много песка, а это вредно для глаз. Он откинулся на спинку стула и сказал:

— Рад видеть вас у себя.

Воцарилось молчание. Он закинул ногу за ногу, и туфля его повисла на кончиках пальцев, обнажив гладкую, чистую и белую пятку, похожую на большое яйцо.

Пути к отступлению не было. И я заговорил, избегая глядеть ему в лицо. Сказал, что я работаю в банке вместе с мадемуазель Лейлой и прошу ее руки. Объяснил, какое у меня образование, зарплата, кто мои родители. Когда я, заканчивая свою речь, поднял глаза, то увидел, что он свесил голову на грудь и, казалось, не слышал ни единого моего слова. Но он тут же поднял голову и спросил:

— Так из какой вы, значит, деревни в ас-Саиде?

Я повторил название деревни.

— Стало быть, вы из арабов ас-Саида?

— Да.

— А знаете вы Абд ас-Саттар-бея?

Я такого не знал, и он сообщил мне, что это директор школы и там все его знают. Я объяснил, что учился в Каире и здесь же поступил на работу после учения, поэтому, вероятно, и не знаю Абд ас-Саттар-бея. Он покачал головой и, казалось, остался неудовлетворен моим ответом. Потом обернулся к двери, через которую вошла смуглая девочка, бережно неся на подносе стакан лимонного сока. Поставив передо мной стакан, она вышла. Он предложил мне выпить соку. Я, в свою очередь, предложил ему. Но он сказал, что ничего не пьет из-за больного желудка, и отвернулся. Мне показалось, что он на меня сердится. Но когда я пил сок, он заявил, что я оказал ему честь, попросив руки его дочери, что он считает меня человеком умным и в высшей степени достойным. Он добавил также, что умные молодые люди в наше время — большая редкость. Потом рассказал анекдот, как один хиппи пошел к парикмахеру, а тот обрызгал его ДДТ. Когда он засмеялся, я тоже изобразил на лице вежливую улыбку, потом поблагодарил его и выразил надежду, что оправдаю его доброе мнение обо мне. Он негромко произнес:

— По правде сказать, сын мой, нынешние отцы предоставляют дочерям полную свободу. В наши дни такого не бывало. Все решал отец, а дочери оставалось лишь выйти за кого велено. А теперь отец дает дочке образование и не получает от нее ломаного гроша, когда она поступает на службу. Всех женихов, которых он для нее приискивает, она отвергает и в конце концов выбирает, кого ей вздумается. А отец должен молчать. Но вообще-то наша семья придерживается старых обычаев.

— Само собой.

— Разумеется, Лейла не такая, как другие девицы. Она не смеет меня ослушаться. Я воспитал ее и знаю, чего от нее ждать. Когда она вздумала работать, я ее спросил: «Разве тебе чего-нибудь не хватает?» Она сказала, что у нее все есть. «Так зачем же тебе работать? Я учил тебя для того, чтобы ты на всякий случай имела аттестат, мало ли что может произойти». А она говорит: «Папа, все мои подруги работают… Пожалуйста, папа… Очень тебя прошу». И в конце концов я согласился. Очень уж она упрашивала.

— Да, я понимаю.

— Что?

— Я хотел сказать, в этом все дело.

— Да, да. Абд ас-Саттар-бей учился вместе со мной в педагогическом институте. Впрочем, ты говоришь, что не знаешь его. Но прошу тебя запомнить хорошенько: я не желаю Лейле ничего дурного.

— Будьте добры, если можно, объясните мне…

— Да, по правде сказать, Лейла не раз рассказывала о тебе. Я навел справки и знаю про тебя немало… да, немало.

Сказав это, он принялся рыться в карманах брюк. Мне подумалось, что он сейчас вытащит какие-то документы. Но он вынул платок, стал вытирать лицо и руки. Потом снова спросил меня:

— Так открыть жалюзи?

— Как вам будет угодно.

Взглянув на окно, он медленно произнес:

— Во время учения в университете ты жил у дяди. Верно ведь?

— Верно.

— А сейчас живешь один?

— Да.

— Почему?

— Простите, вы о чем?

— Почему ты оставил дом дяди и стал жить один?

— Я окончил университет. Было неудобно обременять его долее.

— Это правда? А не в том ли дело, что дядя на тебя рассердился?

— Отнюдь нет.

— Рад это слышать. Вопрос, кстати, весьма щекотливый. Прошу прощения. Смотри на меня, как на родного отца… А земля, которая есть у вас в деревне, записана на отца или же на мать?

— Я уже объяснил вам, что мы не очень богаты. У нас лишь маленький участок. Отец обрабатывает землю своими руками, и, думаю, она записана на его имя.

— А я полагаю, что на имя твоей матери.

— Может быть, но я в этом мало смыслю. Я не жил в деревне и не занимался хозяйством.

— Равно, как и я, но я все же знаю, что дважды два — четыре. А почему ты не жил в Каире у кого-либо из родичей с отцовской стороны?

Я молча крутил пустой стакан на подносе. Потом вдруг опомнился, поспешно оставил стакан в покое и тихо спросил:

— По вашему, это важно?

— Гораздо важней, чем ты думаешь.

— В таком случае я скажу вам, что отец в ссоре со своими братьями.

— Возможно, это больше, чем ссора. Возможно, это полный разрыв. А причины тебе известны?