Франко Маттеуччи - Праздник цвета берлинской лазури

Над виллой Каробби сгустилось маленькое, напоенное электрическими разрядами облачко, внешне неотличимое от других, таких же белых и изменчивых, но с совершенно иной начинкой. Оно устроилось в уголке неба, зацепившись за ветку баобаба, и стало пристально следить за людским мельтешением. Внутри облачка пульсировало жаркое сердце, которое порождало желания, выпускало стрелы Купидона. Из-за него на вилле Каробби стало нестерпимо жарко. Его чувственные испарения просачивались под кожу и заставляли кровь бурлить.

Манлио Каробби и его супруге нравилось прогуливаться среди рабочих и следить за ходом строительства. По лесам уже можно было судить о высоте двух колонн Траяна; установили и скульптурные группы фонтанов. В центре горделиво возвышался храм Гименея. Солнце заливало все вокруг пронзительно белым светом.

— Декорация похожа на книжку-раскраску, — с детским удивлением сказала вдруг Тициана.

Манлио, с нежностью посмотрев на жену, восхитительную в своей наивности, погладил ее огромный живот, в котором заключалось будущее рода Каробби. Он представил, как они выглядят со стороны: две элегантные фигуры, он в льняном двубортном костюме, она в ярко-голубом платье для беременных, поразительно далекие от окружающего их грубого мира, на фоне гармоничного пейзажа виллы. Тициана воспользовалась моментом, чтобы излить душу:

— Помню, в детстве закончу раскрашивать картинку — и в слезы.

— Почему?

— Мне никогда не нравились слишком законченные вещи.

После замужества ошеломляющая красота Тицианы обрела черты зрелости, во внешности топ-модели проявилась редкая чувственность. Манлио остановился у подсолнуха, высунувшегося из клумбы с геранями.

— Посмотри, как природа радует нас своим многоцветьем! Представь, а ведь мир мог бы быть черно-белым!

Внезапно, взглянув на Тициану, он почувствовал вдохновение, как поэт или талантливый педагог:

— Если смешать красный цвет твоих губ, синий твоих глаз, желтый этого подсолнуха, — что выйдет?

Тициана терпеть не могла подобные вопросы, лишний раз напоминавшие ей о недостатке образования. Бросив школу, она предпочла карьеру фотомодели: Милан, Париж, Нью-Йорк. «Чего только у меня не было в свое время», — хмыкнула она про себя и остановилась, сложив руки на необъятном животе.

— Ну, темно-синий?

— Да нет, нет…

— Розовый?

— Да нет же. Ну, подумай немножко.

Тициана наморщила лоб. Она начала раздражаться, и, заметив это, Манлио ответил за нее:

— Серый. Конечно, серый.

Его подстриженные ежиком волосы буквально наэлектризовались.

— Смесь любых цветов дает серый. Об этом в своем труде «Учение о цветах» говорит Иоганн Вольфганг Гёте. Меняется только насыщенность цвета: чем темнее исходные цвета, тем глубже окажется серый, он может быть почти черным…

Когда он ударялся в теоретические рассуждения, то мог говорить часами, ничто не могло его остановить. Тициана выбрала единственно верный в такой ситуации путь и немедленно сымитировала обморок.

Манлио попытался поднять ее, но огромный живот жены оказался для него чересчур тяжел. Стоявший невдалеке Руджери переполошился и позвал на помощь Замира и своих мускулистых голубков, и в итоге четыре пары рук понесли Тициану в офис архитектора. Прикрыв глаза, Тициана подглядывала сквозь фиолетовые ресницы и наслаждалась тем, что с ней обходятся словно с принцессой, несомой в паланкине. От парней пахло летом, потом, сильно отдавало пивом. Только от длинных волнистых волос Замира исходил особый аромат, нежная смесь розы и полыни, романтичного одинокого заката и спящей луны. За всем этим с ветки баобаба наблюдало облачко. Его увлекали положения, обещавшие нестандартный исход, поэтому облачко не преминуло вмешаться в происходящее.

Замир обхватил Тициану, чтобы устроить ее в кресле, и невольно прижался к ее цветущей груди своими незрелыми холмиками. Прикосновение этих твердых, как лимоны, бугорков взволновало Тициану. Незаметно, как будто невзначай она провела ослабевшей рукой по белоснежной рубашке Замира, нащупала маленький сосок и сжала его. Это возбудило ее даже больше, чем былые попытки залезать в мужские брюки в темноте кинотеатра. Тут же она испытала микрооргазм, хитро замаскировав его под вздох недомогания. Очнувшись от мнимого обморока, Тициана поднялась и с ангельским выражением на лице заявила, что чувствует себя гораздо лучше.

Мощные ветви баобаба растворялись в небесной темноте, его морщинистая кора источала жар далеких стран, а зацепившееся за ветку маленькое облачко расслабленно лежало и вглядывалось в ночь. Мир подчинялся его воле, и волны похоти заливали виллу Каробби. В своей постели Альфонсо занимался любовью с женой; как улитки, прилепились друг к другу повар и кухарка. Даже баобаб ощущал какое-то жжение в корнях. Вряд ли это можно было назвать желанием, скорее просто тоской по ветвистой подруге, оставленной в Сенегале. И что она сейчас делает? Наверное, любуется своей изящной тенью под лучами огненного заката… Баобаб долго обменивался с ней любовными мыслями, даже рассказал пару небылиц. Правда, теперь он уже с трудом представлял ее, вместо четкого силуэта представали размытые контуры. Воспоминания растворялись в тумане запада.

Облачко решило поделиться толикой своего настроения и с Умбертой, которая в задумчивости стояла возле баобаба. Невозможность как-то повлиять на ситуацию опустошала ее. Ища поддержки, она облокотилась о ствол дерева. Замир, как она ни старалась отгородиться от него, соблазнительный, неотразимый, стал неотделимой частью ее существования.

В темноте Умберта отдалась наслаждению ночной свежести. Фирменным крокодильчик на майке норовил укусить ее за сосок. Сливаясь с тенью баобаба, тень Замира нависала над ней. Ветви могучего дерева переплелись, как паутина. Зависшее в небе облачко напоминало кружочек с текстом из комикса.

Под легким порывом ветра маленькое облачко сорвалось с ветки и немножко полетало туда-сюда, заставив тысячи тварей на земле беспорядочно совокупляться: ежа с ежихой, кобеля с сукой, кота с кошкой, дикобраза с дикобразихой, сверчка со сверчком. Белоснежное, как сахарная голова, оно долетело до ограды, за которой виднелась какая-то лачуга, а рядом с ней гумно. Силосная башня показалась облачку отличным наблюдательным пунктом. Легкий дождь из эротических частиц пролился на головы людей, носившихся взад-вперед с лампами, кинокамерами и проводами. Облачко, правда, не учло, что на жаре раскинутая на гумне кукуруза забродила. Едва посланная облачком влажная пыльца объединилась с алкогольными испарениями, в воздухе образовалась совершенно адская взвесь. Ртутными каплями вздулись порнографические потоки, и лачуга забурлила от энергии, весьма далекой от романтических дуновений любви.