Владимир Корнилов - Демобилизация

«Сволочной дом. Без праздника никогда не поешь. Либо им обжири-приемы, либо голодай. А так, чтоб хоть кашей с маслом накормить племянника — этого не бывает. И Лёшка тоже хорош. Пригласил женщину, а вместо еды — ла-ла. Директриса, небось, доктора наук еще покормила б, а аспирантка и так обойдется. Ради аспирантки нет расчета скатерть снимать, — он поглядел на толстую зеленую, расписанную шелковыми цветами материю, покрывавшую стол. А что аспирантка? Перебьется. Завтра ее доцент в ресторан потащит. Теперь у него гонорары незаприходованные… Ну и ладно. Не психуй. Ехать надо… На вокзале заправлюсь. Вот машинку только куда деть? Здесь — Надька переломает, в полку — особист не вернет. Елизавете занесу! — обрадовался вдруг. — Точно, Елизавете! И письмо ей отдам. А Зубихину скажу: малявка моя, никому ее лапать не доверю. А то дашь вам, а вы как по казенной, бац, бац. А она неприспособлена… — Точно», — вовсе успокоился и еще раз оглядел гостиную.

Стулья, кресла, стол, горка и пейзажи по-прежнему были величественны и безлики, но уже не раздражали.

«А вы — застрелиться!» — усмехнулся и беззлобно — без слюны — сплюнул.

За дверьми в кабинете о чем-то тихо переговаривались молодые супруги. Аспирантку не было слышно.

«А, ладно, — устало подумал Борис. — Елизавету бы не разбудить. Встает рано.»

Чужая, посторонняя почти сорокалетняя женщина, его бывшая мачеха, казалась сейчас лучшим человеком на земле. Он погасил свет в гостиной и вышел через вторые, стеклянные двери в прихожую. Рядом с его шинелью висела длинная, чуть ли не с шинель, коричневая выворотка, снова напомнившая об аспирантке.

«Везет охламонам!» — вздохнул Борис, напялил ушанку, влез в шинель и перекрестился ремнем. Хорошо было бы улизнуть не прощаясь, но в кабинете остались синяя папка и машинка. Тихо, чтоб не услышала Надька (из-под двери прорезывалась полоска света), он вошел в ванную и завернул в газету, под которой лежало письмо в Правительство, полотенце и мыльницу с мочалкой. Сверток он засунул в чемодан и рядом положил письмо, надеясь, что оно не промокнет. Полотенце успело высохнуть.

— Ты что, уже? — удивилась Марьяна, когда он, перетянутый ремнем, словно собрался на развод, вошел в кабинет.

— Завтра опаздывать нельзя, — кивнул, закрывая машинку. Аспирантка, по-видимому, реферат уже прочла, потому что он лежал аккуратной стопочкой рядом на диване.

— Очень красивая машинка, — сказала аспирантка.

Курчев ничего не ответил и только кивнул. Он злился, что гостья прочла реферат и еще слышала через дверь разнос, учиненный ему ее любовником.

— Машинка ничего. Работа могла быть получше, — не удержавшись, хмыкнул Сеничкин.

— Ну, тебе бы все ругать, — отозвалась Марьяна. — По-моему, очень даже неплохо. Не слушай его, Боренька, — и она полуобняла лейтенанта. Тот, нагнувшись, собирал с кресла и пола разбросанные листы.

— Не изображай оскорбленное самолюбие, — хмыкнул Алексей Васильевич. Он снова сидел на столе и посасывал пустую трубку. — Книг не взял? Ну, не валяй дурака. За неделю сделаешь.

— Ладно, — отмахнулся лейтенант. Он собрал листы в папку, раскрыл чемодан, засунул в него машинку, сверху положил папку и поверх всего белый конверт.

— В другой раз, — кивнул Сеничкину.

— Нечего ругать было, — сказала мужу Марьяна. Она прижималась к лейтенанту. — Не так уж Боренька плохо пишет. Не хуже тебя, — ткнулась лейтенанту в плечо, словно хотела его утешить. — Правда, Инга? — посмотрела на гостью, будто приглашала ее соревноваться в утешении разобиженного военнослужащего.

— Мне понравилось, — тихо и четко сказала гостья.

Курчев распрямился и с досадой глянул на аспирантку. Его раздражал этот детский сад.

— Понравилось, — повторила гостья. — Читать удивительно интересно.

— Но какая же это философия? — улыбнулся Сеничкин, как всегда улыбался слабо успевающим студенткам. — Чистая самодеятельность. И цитаты Бог знает как подобраны. Нет, это никуда не годится.

— Может быть. Это не моя специальность, — пожала плечами аспирантка. Но читать очень интересно. Все вяжется. И ассоциаций много.

— По-моему, просто хорошая работа, — сказала Марьяна, которая всегда была добра к Борису. Впрочем, она не прочитала и половины рукописи. Просто ей хотелось позлить мужа. Но гостья впрямь удивляла Курчева.

— Я не социолог, Алексей Васильевич, — повторила она. — И никакой не философ. Но мне это любопытно. И вообще, — она снова нервно пожала плечами, словно это движение помогало ей находить нужные слова, — и вообще это самостоятельно.

— Чистейший дилетантизм, — фыркнул доцент.

— Ни в какие ворота не лезет. Разве можно принести на кафедру? В лучшем, в самом оптимальном варианте — засмеют.

— Да, для кафедры, вы правы, — не годится. А читать исключительно интересно.

Курчев почувствовал, что гостья, как и жена, слегка задирает доцента. Она поднялась и оказалась не очень высокой, правда, выше Марьяны и еще худее.

— Мне пора, — протянула руку молодой хозяйке. Держалась хорошо, внешне ничем себя не выдавала. И даже брошенное вскользь «Алексей Васильевич» прозвучало почти естественно.

Марьяна не слишком усердствовала ее удержать.

— Мне действительно пора, — повторила аспирантка. — Нет, не беспокойтесь, — сказала Сеничкину, который, полуотворив дверку стенного шкафа, снимал с вешалки пиджак. — Меня вот… военный проводит…

Видимо, гостья не разбиралась в знаках различия, а называть впервые увиденного человека по имени не решалась.

— Вам на метро? — спросила она Курчева.

«Выдержка!» — подумал он и кивнул, понимая, что его используют, как подручные средства при переправе. Но зачем вообще ломать комедь, приводить к себе домой девчонку, с которой живешь? Или это не доцент, а Марьяна? С Марьянки станется отчебучить такое. Зазвать домой и показать сопернице, чем тут дело пахнет. Вот я — жена, вот он, мой муж, а вот ты. Ну, деточка, решайся! Слабо, а? Да, это Марьянкина манера. Что ж, довольно неглупая манера. Каждый сражается, как может. Во всяком случае, в этом нет ничего страусиного. Без обмана и самообмана…» — подумал и с легкой усмешкой ткнул невестку в плечо.

— Медведь, — фыркнула она, понимая, что он ее разгадал, и при этом не скрывая радости.

Что ж, первый раунд был за женой. В общем, Курчев почти не сомневался, что она выиграет и всю схватку, если не нокаутом, то по очкам. Но все-таки аспирантка была удивительней, необычней.

В прихожей доцент подавал ей дубленку и тихо — громко разговаривать здесь не полагалось — пел по поводу вступительной главы ее диссертации, которую, видимо, еще раньше подрядился написать.

— Нет, это вовсе не трудно… Что вы! Что вы!.. Курчев видел, что аспирантке не по себе.