Аласдер Грей - 1982, Жанин

В 1982 году это происходило в ужасающем безмолвии, еженедельно 40 000 британских рабочих оставались без работы, безработица перевалила за двухмиллионную отметку, сталелитейная и угольная индустрии, от которых зависела промышленность Шотландии, были уничтожены, а причиной всему была идея премьера отказаться от Неокенсианского послевоенного соглашения, урезав расходы на государственный сектор на миллиард фунтов. После отказа лейбористского правительства Джеймса Каллагана от ограниченной передачи власти наступила депрессия, шотландские националисты (к числу которых Макльюиш неожиданно причисляет и себя самого) оказались в пучине морального разложения и упадка, стянувшем талию Шотландии (подобно тому, как в одной из фантазий Макльюиша кожаный ремень стягивает талию женщины).

Впрочем, хоть гоббсианское кредо Макльюиша и составляет одно из наиболее весомых и решительных его высказываний в романе, звучит оно все же не совсем убедительно. Грей признался, что, создавая зеркальный образ себя, он попросту нарисовал вариант автопортрета, и это похоже на правду. Наиболее убедительными выглядят те части книги, которые в лице отца Макльюиша и его друга Старого Красного описывают утопический социалистический национализм шотландцев, которым отличается и сам Грей. Такова сила убеждения, и за плечом Макльюиша всегда звучит авторский голос, который обращается к читателю, напоминая, что – да будет позволено мне домыслить – «социалистический утопизм» всегда одерживает верх. Вот так, и все это скрывается под мучительной идентификацией себя с невежественным деревенщиной. Как замечает Макльюиш: «Единственная правда состоит в том, что мы – нация лизоблюдов, хотя и тщательно скрываем это под покровом великодушной, открытой мужественности, непреклонной честности, бесполезного истеричного неповиновения…» Именно эта агония отвращения к самому себе и возводит Макльюиша до персонификации Шотландии 1982 года.

Помимо того что «1982, Жанин» можно назвать книгой состояния нации, это еще и книга состояния автора. Было бы чересчур оскорбительно сопоставлять подробности жизни и состояний Макльюиша и его создателя (хотя не вся ли литература представляет собой эмоциональную автобиографию?), достаточно сказать лишь, что такое сопоставление имеет основания. Грей не хотел превращать своего героя в художника или писателя, но в любом случае такие модели были для него недоступны на протяжении долгого времени. Может показаться странным, особенно на фоне бурно развивающейся шотландской литературы, что Грей до тридцати пяти лет был знаком только с одним профессиональным писателем (им был Арчи Хинд). В таком контексте жизнь и работа, которые привели к созданию этой книги и первого романа «Ланарк», любопытным образом не имели никаких прототипов. И отнюдь не случайно Грей облек свою книгу в библейский формат, ведь для него и для всего последующего поколения шотландских писателей Библия служила основополагающим текстом.

Итак, волнующе, изобретательно, душераздирающе. И пре-, и постмодернизм. Убедительный текст, выросший из литературного эксперимента, и в то же время глубоко экспериментальная работа, скрывающая роман в складках своей юбки. Серия садомазохистских фантазий, достигающая кульминации в слабом и тихом голосе Господа. Рубежная книга в прорастающей новой шотландской литературе и, по моему мнению, – лучший роман, написанный по-английски в послевоенный период. Это одна из книг, которые я взял бы с собой на мой необитаемый остров. Впрочем, я уже взял ее. Имя этому острову – Британия.

Ты слышишь, Аласдер Грей, твой южный друг приветствует тебя.

Уилл Селф,

Лондон, 2002

1: Это хорошая комната.Она могла бы находиться в Бельгии, в Соединенных Штатах, может быть, в России, наверняка в Австралии, в любой стране, где комнаты имеют обои на стенах, ковер и занавески, украшенные тремя разновидностями орнаментов. Коричневая мебель закрывает собою почти все орнаменты. Остается совсем немного открытого пространства между платяным шкафом, туалетным столиком в стиле тридцатых, креслом с бокалом виски на нем и двуспальной кроватью, где меж резным викторианским изголовьем и таким же изножьем лежу я (так и не раздевшись). Есть тут и современная раковина для умывания, торчит фрагмент водопровода, трубы которого скрыты в штукатурке, а не проложены поверх нее, как в некоторых комнатах, где мне приходилось бывать. Но здесь нет Библии. В любой американской спальне есть Библия, так что я определенно не в Штатах. Жаль. Не люблю чувствовать себя ограниченным. Я бы мог сейчас быть сотней самых разных мужчин: бродячим торговцем в шерстяном или твидовом костюме, фермером, аукционером, туристом или одним из этих лекторов, которые в полутемных помещениях читают шести домохозяйкам среднего возраста и отставному сержанту полиции лекцию о Влиянии Ван Гога на Сыпную Молочницу в Последние Дни Помпеи. Не важно, как я зарабатываю себе на жизнь. Меня этот вопрос перестал мучить, я просто больше об этом не думаю. Во мне нет ничего загадочного. Синие полевые колокольчики на этой занавеске отделяют меня от главной улицы города, пережившего свой расцвет в те далекие времена, когда были вырезаны из дерева фигурные набалдашники на спинках моей кровати, – это может быть Нэрн, Киркалди, Дамфрис или Пиблс. Это точно Пиблс или Селкерк. Если это Селкерк, то сегодня среда. А если это Пиблс, то завтра вечером, Жанин, я буду в Селкерке.

Жанин волнуется, но пытается не подавать виду, однако ей так долго пришлось не подавать этого виду, что, несмотря на все попытки придать голосу беспечный оттенок, он звучит хрипло, когда она спрашивает:

– Скоро мы приедем?

– Минут через десять, – отвечает водитель, хорошо одетый толстяк, который вдруг останавливает машину. Стоп. Я должен сначала раздеться.

Моя проблема – секс, а отнюдь не алкоголь. То есть я, конечно, алкоголик, но не пропащий пьяница. Никогда не шатаюсь, язык у меня не заплетается, вполне себя контролирую, и работа не страдает. Денежная работа – пришлось получить образование, чтобы на нее устроиться, – но зато теперь я могу совершенно не задумываясь делать все необходимое и даже отвечать при этом на вопросы. Почти любая работа в наше время так делается. Если половине нации сделать лоботомию – никто и не заметит, все спокойно будет идти своим чередом. За нас думают политики. Хотя, нет, не думают.