Юрий Герт - НА БЕРЕГУ

- Кстати, - сказала Инесса, - полотенце я тоже взяла, на всякий случай. Мы тут часто купаемся при луне. Илюша, ты с Александром Наумовичем?.. Пойди, окунись, а то комары заели. - На берегу в самом деле было много комаров, и становилось все больше. Но хотя всего лишь «пойди окунись» сказала она, Илья как-то странно, словно сбоку и откуда-то издали посмотрел на нее, отвел глаза, усмехнулся.

- А я останусь, - сказал Марк и растянулся на подстилке.

Они лежали трилистником - сблизив головы как бы в центре круга.

- Мы уехали, а спустя немного времени приехал Илья. - продолжала Инесса. - Я сказала себе и детям. Бореньке было четырнадцать, Яшеньке - тринадцать. «Свобода, - сказала я, - о, да, это прекрасно!.. Но за свободу надо платить.» Мы решили с самого начала: никакой помощи от родственников, надеемся только на себя!.. Мы сняли самую дешевую квартиру в самом скверном районе, в ней было холодно, сыро, по полу бегали мыши, к тому же хозяйка - кстати, из венгерских евреев - буквально издевалась над нами, кричала, что приехали даром хлеб есть, чтоб мы убирались в свою Россию. Никто никогда в жизни так на меня не кричал, да я и не позволила бы. А тут. Я сказала себе, что все стерплю, обязана стерпеть, ведь другая квартира обошлась бы нам дороже. Мы запретили себе жаловаться, мы сказали себе, что вывернемся, все преодолеем - сами!.. Мы радовались каждому заработанному доллару, и когда Боря с Яшенькой за целый день работы - они разносили, бросали в почтовые ящики рекламу прачечной - принесли по три доллара, это был праздник!..

Нет, наши дети не были неженками. Но только здесь они почувствовали себя сильными, самостоятельными. Почувствовали себя взрослыми людьми, понимаете - людьми, это главное. А я?.. Я сама? Раньше и помыслить себя не могла вне театра, репетиций, спектаклей. А тут оказалось, что могу. Могу жить без всего этого. Я работала в пошивочной мастерской, на фабрике игрушек, в норсингхоме, ухаживала за больными, беспомощными стариками, которые мочились под себя и не могли ни спустить ног, ни повернуться. И при этом знала, что ни от кого не завишу, то есть завишу только от себя, принадлежу только себе.

- А театр?.. - спросила Мария Евгеньевна.

Я приказывала себе не думать об этом. Одетта-Одиллия должна порхать по сцене в белой пачке и на пуантах, а не носить горшки с кровавой мочой. Потом я занялась аэробикой, стала давать уроки, оказалось, за это хорошо платят. Ко мне пошли люди, нам стало легче жить. Хотя когда я приходила домой, мальчики кормили меня с ложечки - я бывала не в силах шевельнуть рукой. Но как бы там ни было, сейчас у нас есть все - квартира, две машины, без этого тут не проживешь, дети учатся в университете, жаль, вы их не увидите, сейчас каникулы, они гостят у своих приятелей в Канаде. Правда, это Америка, за все, что мы имеем, надо платить. Квартира, машины, мебель - ведь все в рассрочку. И так получается, что я работаю днем, Илья зачастую ночью. Друзей у нас нет, мы живем одиноко, я же говорю, ваш приезд - целый праздник для нас. А так. Земля для нас чужая, чужой и останется. Но думать некогда, хотя это, может быть, и хорошо, тут надо думать о том, как зарабатывать деньги, на остальное тебя просто не хватает.

- И это вы называете свободой?..

Прежде чем ответить Марии Евгеньевне (вопрос был жесток, Мария Евгеньевна и сама это чувствовала, но то ли это было в ее характере, то ли в профессии, требующей максимальной ясности при постановке диагноза), Инесса помолчала, играя ракушками, выцеженными из песка. Она их легко и ловко бросала вверх, ловила, подхватывала лежащие на подстилке, бросала вновь - и полностью, казалось, отдавалась этой игре, похожая на маленькую, целиком увлеченную своей забавой девочку. Руки ее двигались при этом так плавно, с такой точностью ловили продолговатые, с острыми краями раковинки, так были гибки в запястьях, а пальцы, при всей их цепкости, казались до того лишенными суставов и похожими на узкие, удлиненные цветочные лепестки, что и Мария Евгеньевна, и Марк, наблюдая за Инессой, словно и сами были поглощены ее игрой, забыв о заданном вопросе.

Но Инесса о нем не забыла, и ракушки, казалось, не отвлекали, а, напротив, позволяли сосредоточиться на нем.

- Вот и Илья меня о том же спрашивает. - проговорила она наконец, следя глазами за взлетающими в воздух ракушками и не глядя ни на Марка, ни на Марию Евгеньевну, - а что я могу ответить?.. Я знаю наверняка одно - наши дети будут свободны, за них я спокойна.

- Очень хорошо вас понимаю, - сказала Мария Евгеньевна. - И наши дети так же считают. - Она вздохнула. - Пойду, посмотрю, как там наши купальщики.

Мария Евгеньевна поднялась, расправила платье и пошла вдоль берега, озабоченно вглядываясь то в сидящих на песке, то в бредущих по колено в воде, закатав штаны и высоко подняв юбки. Не замечая здесь ни Александра Наумовича, ни Ильи, она с неожиданной, неизвестно откуда взявшейся тревогой всматривалась в серебристо-черную даль, залитую лунным блеском гладь океана, трепетно-живую, покрытую мелкой зыбью. .But tomorrow never comes,

But tomorrow never comes.

Сладкая меланхолия Фрэнка Синатры пронизывала воздух, в котором слабо и нежно мерцали огоньки, рассыпанные по широкой, образующей залив излучине берега, в небе, как покинувшие свое привычное место звезды, плыли золотые, синие, зеленые светлячки-самолеты, отовсюду веяло истомой, наступившей после жаркого дня, и бездумным, расслабленным покоем. Только вспышки выдвинутого далеко в океан маяка, с механической точностью загоравшиеся через равные промежутки времени, настораживали, намекали на какую-то фальшивинку в этом покое.

- У вас необыкновенные руки, - говорил Марк, лежа на животе и опершись о локоть, глядя на Инессу протяжным, немигающим взглядом. - Вы могли бы вообще не произносить ни слова и объясняться только жестами. Но вы это и без меня знаете.

Инесса смеялась - негромким, ею самой забытым грудным, воркующим смехом. Она отвыкла от таких взглядов, таких слов. Она знала им цену. И однако они были приятны, как легкая щекотка. Она не стала отдергивать руку, когда Марк бережно взял ее в свою, поднес к глазам и принялся рассматривать пристальным, изучающим взглядом хироманта.

- Вы разглядываете мою руку так, будто это музейная реликвия. - продолжая смеяться, Инесса попыталась - не очень, впрочем, настойчиво - высвободить руку, но Марк не дал.

- Это рука балерины, - сказал он и осторожно, не дыша, коснулся ее губами.

- Ну, это уж ни к чему. - Инесса потянула руку к себе, но Марк не выпустил ее, сдавил - маленькую и с виду хрупкую - своими волосатыми, сильными пальцами и стал целовать - порывисто, жадно.

- Вы сумасшедший?.. - Она вырвала руку и огляделась по сторонам.

- Немного.

- В первый раз вижу перед собой сумасшедшего бизнесмена.