Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2007)

Объем монографии разбухает за счет многостраничного пересказа статей Вяч. Иванова, концепций Ницше, Фрейда, Штейнера, истории Черубины де Габриак, соотнесения эстетики Волошина с дзэн-буддизмом и т. п. Книга застревает в ситуации методологической и жанровой неопределенности, являя собой нечто среднее между популярным пособием, историко-литературным трудом, опытом символистской критики (которая попеременно оказывается то методом исследования, то его объектом) и каким-то гигантским эссе. Отсюда те странные фрагменты, где Н. Бонецкая словно бы переводит сама себя с одного языка на другой: “В этой серии стихотворений критики распознали поэтический лик А. Герцык — то, что в науке о литературе называют образом автора художественного текста”.

Сводится все, увы, к инвективам в адрес “отпавшей от православия интеллигенции, которая из-за этого утратила все мировоззренческие ориентиры”. Персональные дела заводятся на Вяч. Иванова: “Евгения (Герцык. — М. Э. ) со всем пылом исканий устремилась по скользкой тропе „ученичества” у лукавого мэтра, не желая замечать, что тропинку эту окружают пропасти” — и М. Волошина, в душе которого жили “весьма темные вещи”. При этом вся трактовка отношений Вяч. Иванова и сестер Герцык оказывается искажена оптикой автора, руководствующегося не правдой историко-литературного контекста, а собственным отношением к героям. “Вячеслав сказал <���…> что я не должна учить никого, умствовать, только „благовествовать о любви и смерти…”” — записывает А. Герцык. Сложно рассмотреть в приведенной реплике Вяч. Иванова пренебрежение “ницшеанствующего неоязычника к христианской „духовной нищете””, — но автору это удалось.

“Ложным кумирам” противопоставлен С. Булгаков, под определяющим влиянием которого героиня к концу пути превращается из сивиллы дионисийского мифа в “поэтессу-святую”, по слову Б. Зайцева. Правда, Зайцев, искусно стилизуя даже самый облик А. Герцык под агиографический канон (тонкое наблюдение Н. Бонецкой), все же оговаривался: “Разумеется, она не была святой в прямом смысле и не будет канонизирована”. “Но почему же?!” — возражает автор “Русской сивиллы”, настаивая на буквальном понимании зайцевской метафоры и посвящая последнюю часть своей книги полемике с писателем о деталях жития А. Герцык. Впрочем, тут Н. Бонецкой не хватает даже не то чтобы вкуса и меры, а скорее элементарного чувства юмора, так что, когда она начинает объяснять Зайцеву, что А. Герцык на самом деле была гораздо привлекательнее внешне, чем ему показалось, все окончательно превращается в фарс. А жаль: ведь если сократить эту книгу в несколько раз, могла бы получиться… (см. начало).

- 1

В. Н. Демин. Андрей Белый. М., “Молодая гвардия”, 2007, 413 стр. (“Жизнь замечательных людей”).

“Ноосферу он чувствовал интуитивно, или, еще говорят, нутром” (из вступления). Дальше все на том же уровне, представления об эпохе приблизительные, о самом Белом много красивостей без движения вглубь, трактовка происхождения псевдонима героя анекдотична, книга Омри Ронена о происхождении словосочетания “серебряный век” автору явно не попадалась, зато ноосфера и космос мелькают едва ли не на каждой странице.

Интересно, кому пришла в голову счастливая мысль, что книгу об Андрее Белом следует писать именно Валерию Демину, специалисту по поиску гиперборейских корней русской нации? И что вообще происходит с “ЖЗЛ”? Наряду с блестящими удачами последних лет (биографии Пастернака, Чуковского, Брюсова, Мандельштама, Хлебникова — называю лишь некоторые) — то стыдная книга Владимира Полушина о Николае Гумилеве, то имеющий выйти с книгой о Мережковском Юрий Зобнин, прославившийся превращением того же Гумилева в “поэта православия”, то вот Демин с ноосферными штудиями. Хаос почище беловского.

СЛУШАЙТЕ, ТОВАРИЩИ ПОТОМКИ

Звуковая коллекция Анатолия Лукьянова

Вообще-то я хотел назвать этот, уже 17-й по счету, “революционный” обзор “Товарищ собиратель”, но потом подумал: а вдруг кто-то усмотрит в том, как я пользуюсь — священным для знаменитого политика и коллекционера — словом “товарищ”, некоторое ёрничество, — и отказался от своего первоначального намерения, обратившись к наследию трагического тезки всенародно избранного президента.

Теперь, увы, получается легкий, но добросовестный постмодернизм: семантическая нагрузка каждого из трех слов адекватна тому, чтбо вы прочитали, — конкретно-настойчивой, но в то же время вполне товарищеской просьбе к будущим поколениям (среди которых, возможно, окажутся и товарищи по политическим убеждениям увлеченного собирателя и хранителя). Но мысленно восстанавливая кавычки, иной читатель нашего обзора воскресит в памяти и знаменитое вступление в поэму “Во весь голос”, припомнит хрестоматийное “как живой с живыми говоря” и вольно/невольно все-таки приложит обращение классика к очередному разговору о звукоархивистике.

Сразу оговорюсь, что полувековую собирательскую деятельность Анатолия Ивановича Лукьянова я считал и считаю беспрецедентным культурным явлением, а его просветительские акции последних лет (тиражные издания уникальных материалов своей звуковой коллекции, насыщенные рассказы о ней в СМИ1, благотворительное общение с учебными заведениями и т. п.) — заслуживающими пристального внимания и уважения. Что же до разного рода погрешностей и неясностей, обнаруженных при плотном знакомстве с аудиоизданиями А. Л. (мы рассматривали только компакт-диски), то в моем личном случае они явились всего лишь пищей для разнообразных сочувствий и смущений.

Все-таки не забудем, что Лукьянов по образованию — юрист, а не филолог или историк литературы. Учтем, пожалуй, и то, что, исключая насильственный перерыв в начале 90-х годов, этот собиратель голосов, книг и марок почти полвека занимается профессиональной партийно-административной работой. Мне, кстати, хорошо известно, что при советской власти Анатолий Иванович не раз и не два пользовался, так сказать, своим “служебным положением” — во имя деятельной помощи отечественной культуре. Нередко это было связано с весьма рискованными для него “людьми и положениями”…

Затем, мне кажется, что и в политике, и в своем многолетнем hobby Лукьянов последователен и страстен. Его категорический отказ признать себя виновным в “деле ГКЧП” и многолетне соблюдаемый принцип — добывать голоса русских писателей, ни в коем случае не задействуя дензнаки (но исключительно путем обмена), — явления, как ни странно, одного ряда, они продиктованы убеждениями2, то есть искренностью .