Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2010)

Говорит Юрий Колкер: “Какой бы вопрос в связи с Чеховым ни обсуждался, одно (притом ни разу не сказанное) нужно держать в уме и ставить скрипичным ключом к любому ответу: не было бы в России никакого Чехова, никогда бы он из врачей не стал писателем, если б писательский труд не вознаграждался тогда с неправдоподобной, невообразимой для нас щедростью”.

Борис Кагарлицкий. Интеллектуалы и радикалы. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67) .

“Спрос на изменение мира объективно есть, он поддерживается реальностью экономического кризиса, очевидностью социальных и культурных тупиков, в которые уперся современный капитализм. <...> Для того чтобы изменить мир, они [левые] должны прежде всего радикально изменить самих себя. Отказаться от идеологического высокомерия и интеллектуального снобизма, научиться слушать и начать полномасштабно воспринимать значение повседневности, ее требования и проблемы”.

“И надо, наконец, развязаться с мифами и традициями 1960-х годов. Не забыть, а преодолеть их. Мир изменился не только по сравнению с 1917 годом, но и по сравнению с 1968-м. И как бы ни были блистательны и увлекательны картины тогдашнего молодежного бунта, надо помнить, что кончился он поражением”.

“Движение потерпело неудачу, не сумев привлечь на свою сторону основную часть того самого „трудящегося класса”, на деле воспринимавшегося и радикалами, и интеллектуалами в виде скучной обывательской массы. Вот эта скучная масса „неинтересных” людей — как раз и есть народ, класс, общество”.

Как мы мыслим? Разноязычие и кибернетика мозга. Лекция Татьяны Черниговской. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 24 ноября .

Полная стенограмма лекции президента Межрегиональной ассоциации когнитивных исследований, профессора Санкт-Петербургского государственного университета Татьяны Черниговской, прочитанной 4 ноября 2009 года в Киеве.

“<...> напомнить о Пятигорском, который неделю назад скончался и который был замечательный философ. И писал он среди прочего вот что: „Мышление и бытие представляют собой континуум”. Я хочу, чтобы вы всерьез отнеслись к этому. Идея заключается в том, что не то что есть отдельная жизнь или даже не жизнь, а какой-то внешний мир, — и отдельно те, кто про это думает. На самом деле между этим нельзя провести границы, это одно и то же”.

“<...> наша зависимость от мозга гораздо больше, чем мы привыкли об этом думать, если не сказать — она абсолютна. Потому что никакого способа что-нибудь знать о том мире, который нас окружает, а я бы даже сказала еще резче — о самом факте наличия этого мира, никакого способа, кроме как довериться мозгу, который работает с помощью окон и дверей в виде сенсорных систем, то бишь зрения, обоняния, слуха, — нет”.

“Я однажды прочла в одной статье и страшно жалею, что не я автор этого. Там говорилось, что сознание (и это лучшая метафора, как я думаю) — это ветер. <...> Потому что сознания самого никто никогда не видел и никогда не увидит, мы можем видеть только его проявления. Окна нашей кафедры выходят на Исаакиевский собор — и, соответственно, Нева течет. Когда я смотрю на нее, то вижу волны, которые получились из-за ветра. Никакого ветра никто никогда не видел, видят падающие крыши, вырываемые с корнем деревья, волны, летающие предметы, все это есть, а самого ветра не видел никто”.

Максим Кантор. Бунт сытых. — “Новая газета”, 2009, № 127, 16 ноября .

“Революция социальная не может произойти по простой причине: чтобы подхватить лозунг, надо говорить на языке оратора. А общего языка нет”.

“Если перестройка была возможна в России благодаря наличию советского общества (обманутого, разочарованного, но общества, скрепленного поруганными идеалами), то никакая социальная революция не может произойти в народе, который единого общества собой не представляет”.

“Перестать жить „по понятиям” отдельной — пусть прогрессивной — страты. Преодолеть замкнутый характер социальных страт, сделать деятельность художника доступной для критики врача, деятельность политика доступной для критики ученого. Сделать возможным междисциплинарный критерий оценки, независимой от нужд как госаппарата, так и отдельной профессиональной корпорации. Создание междисциплинарной оценки деятельности и есть философия общего дела. По сути это означает возрождение российской интеллигенции”.

Юрий Колкер. Тарарабумбия. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2009, № 11.

“Вот эта-то близость (то, что на современном русском языке называют сексом) так и осталась для Чехова тарарабумбией, обманом, горькой иллюзией, злой шуткой Бога над человеком. Тарарабумбия — главная тема большого Чехова. Он занят только ею, он непрерывно сетует на несовершенство мира по этому главному пункту: на то,

что любовь — обман, чреватый скукой”.

Константин Крылов. Женщина как неустранимый элемент коллектива в советской культуре. — “Новые хроники”, 2009, 2 декабря .

Среди прочего: “Очень интересна роль девочек в другой детской книжке — „Баранкин, будь человеком!” Там два мальчика убегают от властной девочки-отличницы, превращаясь в воробьев, потом бабочек, потом муравьев. Но все приключения кончаются добровольной и осознанной капитуляцией. Нет, не перед взрослыми — перед соплячкой с бантом на голове. Которая, однако, олицетворяет собой этот самый ПРИГЛЯД…”

Игорь Кузнецов. Гайдар и Толстой: детская литература на “графских развалинах”. — “День и ночь”, Красноярск, 2009, № 4 .

“Гайдар менее всего похож на „толстовца”. В любом понимании этого слова. Или — почти в любом. Потому что остается по крайней мере одна сфера, в которой Гайдар был в чистом виде продолжателем Толстого. Прежде всего Толстого „детского”, Толстого „Азбуки”, „Русских книг для чтения”. <...> „Птичка”, „Филипок”, незабвенная „Косточка” — у кого из нас не возникал искус поерничать по их поводу? До блистательного абсурда толстовскую детскую поэтику довел Даниил Хармс. Знал что делал — уж больно почва была благодатной, а стилистические приемы узнаваемы. Гайдар, в отличие от Хармса, абсолютно серьезен. И он прекрасно понимал, что дети, для которых он и писал, — вообще самые серьезные люди на свете. И для них категории добра и зла практически абсолютны, без всяких „достоевских” реверансов и утонченностей.

И если в крупных произведениях все же без „утонченности” не обойтись, то в коротких, притчевых рассказиках все должно быть кристально ясно. И этой кристальной ясности Гайдар вслед за Толстым смог достичь в своих поздних рассказах, большей частью писавшихся им незадолго до войны для отрывного календаря. Это такие гайдаровские шедевры, как „Советская площадь”, „Василий Крюков”, „Поход”, „Совесть”. И прежде всего — замечательная миниатюра „Маруся””.