Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2005)

Протоколы собраний печатались в журнале “Новый путь”, а в 1906 году вышли отдельной книгой в издательстве Пирожкова. Неопубликованными тогда остались только записи двух последних заседаний — XXI и XXII. Выступления, прозвучавшие на первом из них, были не так давно напечатаны по стенограмме итальянской исследовательницей Паолой Манфреди (“Russica Romana”, 1996, vol. III). Протоколы XXII заседания, по-видимому, не сохранились или, что более вероятно, никогда не существовали. Кроме того, в книге 1906 года, как и ранее в “Новом пути”, отсутствовали протоколы V и VI заседаний (на них обсуждался вопрос о Церкви и самодержавии; стенографическая запись не велась).

Сборник, выпущенный “Республикой”, практически повторяет дореволюционное издание “Записок…”. Добавлены лишь хроника XXI заседания, доклад Мережковского “Гоголь и отец Матвей”, которым открылось X заседание, речь Минского “Двуединство нравственного идеала”, с которой он выступил на XX заседании, а также розановский доклад “Об основаниях церковной юрисдикции, или о Христе — Судии мира” (XXI заседание), то есть тексты, неоднократно публиковавшиеся ранее. Насколько можно судить, никакая текстологическая работа при подготовке нового издания не проводилась, опубликованные варианты протоколов не сверялись с сохранившимися стенограммами. По крайней мере из книги невозможно понять, насколько аутентичны записи, помещенные в “Новом пути” и в издании 1906 года.

Тем не менее и издательству, и составителю несомненно следует сказать спасибо — столетней давности пирожковский том есть сегодня не у всякого специалиста, а уж итальянский славистский журнал и подавно не относится к числу легкодоступных изданий. Кроме того, следует отметить содержательное послесловие и подготовленные С. Половинкиным справки об основных участниках РФС.

Владимир Белоус. Вольфила (Петроградская вольная философская ассоциация): 1919 — 1924. Книга I: Предыстория. Заседания. М., Модест Колеров и “Три квадрата”, 2005, 848 стр. (“Исследования по истории русской мысли”).

Уже первая книга этого исследования — из задуманных двух — позволяет с уверенностью говорить о нем как об эталонном для штудий такого рода труде. Дотошность, с какой автор восстанавливает историю Вольфилы — последнего звена той традиции, начало которой было положено Религиозно-философскими собраниями, — заслуживает самых лестных слов.

Трудность стоявшей перед В. Белоусом задачи можно в полной мере оценить только помня, что Вольфила была организацией с весьма сложной и разветвленной структурой, а документальные свидетельства ее бытия сохранились по условиям времени не лучшим образом. Основной формой деятельности Ассоциации были открытые собрания — их стенограммы и составили основу тома. Увы, от большинства заседаний остались только повестки, афиши и объявления, позволяющие лишь отчасти и весьма приблизительно реконструировать их план и, разумеется, вовсе не дающие возможности заглянуть за пределы анонса, восстановить ход прений. В первом томе публикуются отчеты о десяти открытых собраниях — из полутора сотен, проведенных вольфильцами за первые три года существования Ассоциации. Причем некоторые из этих отчетов опираются не на стенограммы (по-видимому, не сохранившиеся), а на разного рода косвенные источники.

А ведь кроме публичной активности была еще и кружковая — внутри Вольфилы существовало множество самых разных объединений, как тематических, так и “персональных”. Сведений об их деятельности существует и того меньше. Получить представление о внутренней жизни Ассоциации было бы, скорее всего, вовсе невозможно, если б не случайно дошедшие до нас записи нескольких заседаний кружка К. Эрберга “Философия творчества” — их протоколировала секретарь секции Н. Меринг. Публикация этих стенограмм составила один из самых любопытных, несмотря на не слишком громкие имена участников и наивность некоторых суждений, разделов книги.

Вольфила, как напоминает В. Белоус, выросла из так называемого “скифства”. Один из первоначальных вариантов названия будущей Ассоциации — Скифская Академия. Несомненно отцы основатели ощущали заложенный в этом имени оксюморонный потенциал и старались привить Вольфиле одновременно вольность духа и строгость мысли. Судя по опубликованным в книге материалам, удалось и то, и другое.

Александр Глинка (Волжский). Собрание сочинений в трех книгах. Книга I: 1900 — 1905. Составление, комментарии и статья А. И. Резниченко. М., Модест Колеров, 2005, 928 стр. (“Исследования по истории русской мысли”).

Выпуск собрания сочинений Александра Сергеевича Глинки (Волжского) в ситуации, когда не изданы как следует многие куда более известные его современники, может показаться жестом странным, если не абсурдным. Но во всяком абсурде есть своя логика, и в данном случае, наверное, более уместно говорить о своеобразном восстановлении справедливости. Пусть, как со справедливостью чаще всего и бывает, слегка запоздалом.

При жизни Глинка был прочно оттеснен во второй ряд, зачислен в персонажи фона. Едва ли это было вызвано только тем, что он уступал тогдашним мэтрам по таланту, — оригинальных идей как раз у него хватало, да и многие будущие общие места серебряновечной критики, как показывает во вступительной статье Анна Резниченко, он озвучил первым. Просто сама манера творческого поведения мыслителя явно свидетельствовала об отсутствии у него жажды славы и намерения ее добиваться. Вспомним хотя бы о том, как, едва завоевав известность своими первыми книгами, он в середине 1900-х годов на несколько лет ушел из литературы и поступил на службу в финансовое ведомство.

Решение, впрочем, понятное — слишком стремительна была духовная и идейная эволюция Глинки: за несколько лет он проделал путь, на который другие люди тратят целую жизнь. Требовалось время, чтобы разобраться в себе, определиться с “платформой”. Хотя именно эта стремительность происходивших с Глинкой на рубеже веков перемен во многом и создала тот феноменальный сплав, который представлен в первом томе собрания его сочинений. В автобиографических заметках мыслитель писал: “Осмысление старой идеологии новыми напластованиями шло у меня медленно, с вечной боязнью оступиться, с раздумьем и оглядыванием назад в страхе переступить порочное старое новым нужным. Это не страх свистков и усмешечек, которыми преследуется в нашей прогрессивной литературе все уклоняющееся от ее общепризнанного шаблона, а боязнь самого себя, желание не обрывать без нужды традиционной преемственной связи, потребность быть в связи с прошлым, с умершим, своего рода культом отцев, предков”. Все это в его ранних работах не просто налицо — бросается в глаза.