Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

По эту сторону христианства

К началу прошлого века потенциал дехристианизации уже достиг в Европе критической массы. Речь шла не столько о борьбе с религией, в большинстве стран уже не актуальной, сколько о порыве окончательно освободиться от сформированных христианством ценностей, прежде всего — от выношенного классическим Средневековьем понятия о человеке. Задача оказалась непростой. Провозгласив смерть Бога, базельский отшельник заглянул в бездну; но и она в ответ глянула ему прямо в глаза — и Ницше не вынес этого взгляда. “Где Бог? Мы Его убили — вы и я! Мы все Его убийцы! Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь движется она? Не дышит ли на нас пустое пространство? Не стало ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь?” Предсмертные записки впавший в безумие философ подписывал именем “Распятый”…

“Сейсмограф европейского духа” преподал хороший урок: бороться с Богом бессмысленно. В вопросе о выходе из сам б ой христианской проблематики опыт Ницше играл ценную негативную роль. И. К. Хаусхофер, Д. Эккарт, другие полузабытые сегодня немецкие интеллектуалы нашли иной путь.

В начале XX века по Европе распространились странные игры. Игры в таинственные, недоступные профанному взору земли и острова, в пещеры, где ждут своего часа могучие великаны, представители древних рас... До поры на эти забавы не обращали никакого внимания. Но когда Киплинг узна­л об играх интеллектуалов с символикой свастики, он немедленно снял мирный знак плодородия с обложек своих книг.

Сочинения “людей играющих” многократно изданы, широко доступны сегодня в России. Но постичь их суть нелегко. Известные нам труды, для примера, одного из мэтров “космической революции” француза Рене Генона можно по тематике разбить на две группы. “Восток и Запад”, “Кризис современного мира”, “Царство количества и знамения времени” — это понятно о чем. “По поводу доктрины космических циклов”, “Место атлантической традиции в Манвантаре”, “Атлантида и Гиперборея” — это уже не вполне понятно, но на профанов и не рассчитано. Оба круга идей сами по себе здесь не очень нам интересны. Интересна — их связь.

Проникнуть в глубины гиперборейской премудрости оказывается непросто. Многостраничные, с длинными арифметическими выкладками рассуждения о продолжительности космических циклов; о Великих Годах, о таинственном мистическом центре — Туле, о могущественных магических свойствах свастики… Как углядеть мост между всем этим иномирием — и жесточайшей критикой современности: идей “прогресса”, “просвещения”, “гуманизма”, “демократии”, “индивидуализма”?

Но вот посреди рассуждений о смене эпох и рас нам с нажимом сообщается, что “логика цикла прямо противоположна идее „прогресса”, как его понимают современные люди”. Знакомишься с сакральными истинами друидизма и Пуран — и так и тянет не мешкая согласиться с выводами Генона об “антиметафизичности и антиинициатичности западного „индивидуализма””. И становится совсем уж очевидным, что “современные люди Запада — не законные потомки народов, населявших Запад ранее, так как они потеряли ключ от своей собственной Традиции”.

Что нельзя победить — надо растворить, аннулировать, растопить в космических далях. С Богом и Его миром теперь не борются — их попросту закрывают . В расщелинах бескрайних ледяных миров, в рассуждениях о длящейся 64 800 лет Кали-Юге презренное понятие личности окончательно нивелировалось, теряло всякий смысл.

Интуитивно почувствовавший опасность Киплинг вряд ли знал о мас­штабах “космического движения”. “Не скорбите обо мне: я повлиял на Историю больше, чем кто-либо еще из немцев”. Так сказал друзьям перед смертью в 1923 году один из основателей движения, поэт и драматург Дитрих Эккарт. И преувеличение было не очень велико.

После Первой мировой войны в Мюнхене возникло исповедовавшее доктрину космической революции Общество Туле. Публика в Обществе была университетская, в основном специалисты по санскриту. И они уверились: древняя раса великанов не исчезла — она выжидает . Сильные люди, которые окажутся того достойны, вступят с нею в мистический контакт и покорят мир. Члены Общества были достойны; но не хватало медиума, посредника между ними и человечеством. Ему не нужен был здравый рассудок, требовалось иное: способность чутко принимать и передавать дальше — в адаптированном виде, на профанную аудиторию — магические сигналы.

Молодым членам Общества, архитектору Розенбергу и сотруднику журнала “Геополитика” Гессу, медиума найти удалось. Им оказался начинающий политик Адольф Гитлер.

Два метафизических призрака бродили в начале минувшего века по Европе. Вскоре им предстояло схватиться в борьбе за власть над ней.

“Космическая революция” играла в Третьем Рейхе огромную роль, она влияла на принятие важнейших государственных и военных решений. Но главное — она была духовной его основой. Без этой основы представить себе Рейх нельзя. Объяснять его патологическое вдохновение, волевой импульс всем известной поверхностью расовой доктрины — то же самое, что сводить историю советского государства к борьбе за объединение пролетариев всех стран.

Что же писали в эту эпоху — эпоху тотальной хладнокровной дехристианизации мира — немецкие консервативные революционеры?

“Мировая ночь распространяет свой мрак. Эта мировая эпоха определена тем, что остается вовне Бог <...> Время мировой ночи — бедное, ибо все беднеющее. И оно уже сделалось столь нищим, что не способно замечать нетость Бога”. Эти слова Хайдеггера не нуждаются в пояснениях и толкованиях. Обратим лишь внимание на родство с мироощущением и образами Ницше: обезбоженная, нигилистическая, по терминологии последнего, эпоха — беспросветное время мировой ночи .

Незадолго до смерти Мартин Хайдеггер дал большое интервью журналу “Шпигель”. В нем он подвел — упрощенно, но вряд ли поступаясь сутью — итоги своих философских “вопрошаний”.

“Только Бог может нас спасти. Единственную возможность спасения я вижу в том, чтобы <...> приуготовлять готовность к явлению Бога либо же к отсутствию Бога в гибели, — чтобы мы, говоря грубо, не „подыхали”, а уж если погибали, то перед лицом отсутствующего Бога”. Позади остались десятилетия метаний, вдохновенные уходы в сумеречную доэллинскую архаику. Перед читателем предстал давнишний выпускник иезуитского колледжа — схоластические трактаты нередко начинаются формулой: “Допустим, что Бога нет”. Какой вывод делает мыслитель из этого допущения? Рассуждения об этом — далеко за пределами нашей статьи, констатируем лишь очевидное: христианство как проблематика не исчезало из хайдеггеровской философии.