Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)

Ценно, что Малыгина вводит в научный оборот и мало изученное раннее наследие Платонова. Ницшеанский тип героя-сверхчеловека, недовольного устройством мира и готового его пересоздать, появляется уже в научно-фантастических рассказах “Маркун”, “Сатана мысли”, “Лунная бомба” и в повести “Эфирный тракт”, насыщенных собственными техническими проектами писателя и близких по духу творениям русских футуристов Хлебникова и Маяковского. Те же черты Платонов придает герою своего очерка “Ленин”. Анализируя этот тип платоновского героя, исследовательница учитывает неоднозначное отношение к нему его создателя, который со временем “исключил из его характеристики право на насилие”, а значит, в чем-то преодолел идейное влияние Ницше.

О многообразии социально-психологических типов у писателя можно судить по тому, как в его произведениях трансформировался центральный для русской классики тип “маленького человека”. У Платонова он превратился в кроткого “сокровенного человека” с пытливой мыслью и благородными намерениями спасителя. Таковы, по мнению Малыгиной, Фома Пухов из повести “Сокровенный человек” и Вощев из “Котлована”. Оправданность подобной интерпретации несомненна, но она не учитывает ироничность и скептицизм Пухова как “природного дурака” (так он называет себя сам), чей образ проецируется на тип “иронического удачника” из русских сказок, смело обличающего пороки…

Строго научная и чрезвычайно интересная книга Н. М. Малыгиной показывает, как глубоко мечты, проекты и разочарования Платонова укоренены в богатейшей интеллектуальной, общественной и культурной “почве” русского серебряного века и 20-х годов. Это исследование помогает лучше понять сложнейшие произведения Андрея Платонова, национально русскую природу его творчества и оценить масштабы его дарования.

Татьяна Давыдова.

1 Перу Н. М. Малыгиной принадлежат также и учебное пособие «Художественный мир Андрея Платонова» (1995), множество статей, опубликованных в журналах «Знамя», «Октябрь», «Русская литература» и др. и пяти выпусках сборника «„Страна философов” Андрея Платонова: проблемы творчества».

2 См., например: Скороспелова Е. Б. Русская проза XX века: от А. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго»). М., 2003; Давыдова Т. Т. Русский неореализм: идеология, поэтика, творческая эволюция (Е. Замятин, И. Шмелев, М. Пришвин, А. Платонов, М. Булгаков и др.). М., 2005; Лейдерман Н. Л. Постреализм. Теоретический очерк. Екатеринбург, 2005.

+ 8

Василина Орлова. Пустыня. М., “Зебра Е”, 2006, 364 стр. (“Наша альтернатива”).

“Дмитрий оставил меня. Надо было справляться”. Вот, собственно, — в двух предложениях — сокращенный до предела — пересказ этого весьма пространного и недостаточно структурированного, но очень живого повествования. Женская проза, от первого лица, да. Говорю без малейшей иронии. Это тот случай, когда гендерные характеристики уместны, поскольку и писательница к гендерной проблематике неравнодушна (“Встретиться в кафе — все равно, как родиться мужчиной. Счастье, к которому привыкаешь”). Читается легко, с интересом. Детали, нюансы, выразительные второстепенные персонажи. Поэтому книжку — в “плюс”. И дальнейшие мои недоумения имеют скорее экзистенциальный и отчасти опять-таки гендерный оттенок.

Как известно, каждый человек воспринимает себя как процесс, а другого человека — как объект. Это не плохо и не хорошо, просто так оно есть. Героиню “как процесс” писательница изобразила, а вот ее бывшего мужчину “как объект” — не вполне. Он есть, и в то же время его нет. Он причина всей суеты, и в то же время он — пустое место. Пустое не в силу каких-то его, описанных рассказчицей, личных качеств, а как раз в силу того, что повествовательница ничего важного, существенного об этом человеке нам не сообщает. А между тем он и есть — структурно — та ось, вокруг которой все и вращается. Но почему именно он, почему разрыв с ним превращает для рассказчицы мир в пустыню? Создается впечатление, что для героини этот мужчина важен только как источник интересных (и плодотворных с творческой точки зрения) страданий, но сам по себе, как личность, индивидуальность и т. д., он ей неинтересен.

…А на задней странице обложки — портрет Василины Орловой, сделанный фотографом-любителем (=составителем настоящей “Книжной полки”). Что называется, не могу молчать.

Ян Шенкман. Книга учета жизни. СПб., “Красный матрос”, 2005, 100 стр.

Как указано, это семьдесят вторая книга оригинального питерского издательства “Красный матрос”. “Книгой в прямом смысле слова это вряд ли можно назвать, — предуведомляет нас Ян Шенкман. — Получился скорее коллаж из подслушанных и придуманных разговоров, статей, рассказов, доносов, диалогов и реплик. Кто-то сказал, что в наше время невозможно писать романы…” Романы в наши дни писать можно и нужно. Только читать их бывает трудно и тошно. А Шенкмана — легко и грустно. Правда, чтобы оценить его коллаж, надо быть “в контексте” (даже не литературы, а литературного быта), это истории “для своих” (впрочем, и тираж — 500 экз.). Особенно — о поэте Евгении Лесине. Но и о Дмитрии Быкове тоже.

“Быков вспоминает о том, как в конце 80-х его стихи отвергли в журнале „Октябрь”. Жалуется на консерватизм главного редактора и вообще засилье цензуры. А потом уточняет: „Дело было не в стихах. То есть не в их качестве. Просто ‘Октябрь‘ не устраивала моя общественная позиция”.

— А какая, — спрашиваю, — была у тебя позиция?

Быков задумался на минуту. А потом говорит:

— Позиций у меня было несколько...

И начал перечислять”.

А вот уже неоднократно цитированный рецензентами отрывок:

“Поздно ночью я покупал презервативы в занесенном снегом киоске. На стук в окошко открыла поблекшая женщина лет сорока пяти.

— Презервативы? — спросила она и внезапно заплакала.

По-моему, это готовый трагический роман. Бездна скрытой патетики”.

Последние — объясняющие — фразы, на мой вкус, излишни. И так понятно. К тому же, если понимать под романом определенный литературный жанр (“большую форму”), то, конечно, не роман, а — рассказ. Многие записи в “Книге учета жизни” — это свернутые рассказы, которые можно было бы развернуть до более привычного объема, но не нужно.

“В редакции „Бурды” идет верстка статьи. Куратор, средних лет немка, высказывает свои пожелания:

— Сделайте поярче, сделайте повеселее. А то так мрачно все, что напоминает Чечню.