Манохар Малгонкар - Излучина Ганга

Еще неделю назад все они были гражданами Индии, с восторгом встретившими освобождение, которого так долго ждали и за которое так долго боролись. Сегодня они превратились в узенький ручеек невиданного людского потока. Для местных властей все мусульмане были лишь «перемещенными лицами», точно так же, как индусы и сикхи для мусульман в другой части страны. Их переправляли через границу, точную линию которой еще предстояло установить. В данный момент они стали «гражданами без отечества», убегающими с родной земли, в равной мере из-за безумного страха перед резней, которая ждет всех их единоверцев, и из-за ежедневных надругательств со стороны своих вчерашних соотечественников и соседей. Политическая игра внезапно превратила этих людей в беженцев, покидающих отчий дом, как будто в страну вторгся враг. Они лишались всего, чем владели: земли, домов, скота, скарба. И еще они оставляли тысячи умерших и умирающих — страшные жертвоприношения на алтарь свободы. Они бежали, безжалостно покидая слабых и увечных, падавших на пути.

Смуглолицые охранники, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, равнодушно разглядывали пассажиров, которые инстинктивно жались друг к другу, как крысы на плывущем бревне. Все они мучились жаждой, падали от изнеможения и бессонницы, многие из них были больны или ранены. И все же они отчаянно цеплялись за этот поезд, валялись в грязи и вони, неизбежных при таком скоплении людей. Теряющие облик человеческий, униженные, бессловесные, мирившиеся со всем без малейшей попытки к сопротивлению, Они, казалось, были оглушены всем этим кошмаром, который, как неразлучный спутник, пришел к ним вместе со свободой.

Словно какой-то хирург отрезал этих людей от привычной им обстановки. Теперь им оставалось только мечтать о будущем, об обещанной им земле, которую большинство из них никогда в глаза не видели. Эта очищенная от иноверцев, свободная страна станет их отечеством — Пакистаном!

«Миллион погибнет!» — вспомнил Деби-даял. Так предрекал Шафи. «Миллион погибнет! — говорил он им. — Исчезнет с этой земли в результате насилия, которое спрятано в самой глубине ненасилия».

Дело происходило 12 августа 1947 года — до провозглашения независимости оставалось всего три дня. 15 августа снова воссияет для них солнце свободы, полтора столетия скрывавшееся за тучами. «Скольких мужчин еще успеют убить за это время, скольких женщин похитить?» — думал Деби.

Однако где альтернатива? Разве терроризм мог бы добиться свободы более дешевой ценой и сохранить единство мусульман и индусов? Вряд ли. «И все же, — рассуждал Деби, — это были бы честные жертвы, честные и мужественные, а не та резня, которая подкралась к ним в одеждах ненасилия».

Как дошли они до этого? Поколение за поколением жили они бок о бок, как братья, почему же теперь, отравленные жгучей ненавистью, ринулись они друг на друга? Кто победил — гандисты или англичане? Англичане, по крайней мере, предвидели такой ход событий. А может быть, те и другие проиграли, ибо не учли существенные изъяны того человеческого материала, с которым имели дело? Разве Ганди мечтал о такой свободе, которая будет сопровождаться немыслимыми жертвами и вызовет море ненависти? Понимал ли он, что все это приведет к невиданным в истории перемещениям людских масс?

Деби и Мумтаз оказались песчинками в этой буре, микроскопически малыми существами, подхваченными тучей каких-то насекомых.

У Деби не было другого выхода. Он должен был ехать, невзирая на опасность. Другое дело Мумтаз — ей вовсе не обязательно было сопровождать его. Она могла бы остаться в Карнале, хотя трудно представить себе, как жила бы молодая мусульманка в полном одиночестве в той части Индии, где банды хулиганов патрулируют улицы и обшаривают дом за домом, охотясь на мусульман. Вполне вероятно, что Мумтаз обнаружили бы и замучили.

И все-таки отправиться в путь было для нее еще опаснее, чем оставаться. Деби раздражало ее упрямое стремление сопровождать его. Он сердился на нее, угрожал, пытался убедить. Он испробовал даже последнее средство — хотел было улизнуть ночью, думая, что она спит. Но Мумтаз не спала. Она пошла за ним, неся в одной руке корзину с провизией, а в другой два скатанных одеяла. Она умоляла:

— Деби, возьми меня с собой. Я не могу жить без тебя!

Деби даже не обернулся и не замедлил шаг, но Мумтаз догнала его.

— Не бросай меня! — молила она.

Он не ответил.

— Я не боюсь остаться одна, ты не думай. Просто я без тебя не могу.

— Жила же ты без меня столько лет, — возразил он.

— Вот потому-то и не хочу отпускать тебя. Неужели ты не понимаешь? Ведь в те годы я все время ждала: вот придет кто-то старенький и добрый и заберет меня. И я молилась: пусть он не будет уродливый, пусть он не будет калекой, пусть он не требует от меня каких-нибудь гадостей. А о таком, как ты, я и мечтать не смела. И вдруг в тот вечер… вхожу и вижу тебя. Ты показалея мне прекрасным как бог! Сначала я собственным глазам не поверила, ведь наступил самый важный час в моей жизни. Как будто я была слепая — и прозрела! Думала, с ума сойду от радости. Ты пришел, чтобы стать для меня всем — целым миром.

«Я же спас тигренка, — напомнил себе Деби-даял, — очень симпатичного тигренка. Не бросать же его теперь на произвол судьбы!» Но неужели это всего-навсего преданность звереныша своему хозяину? Или это более глубокое и более сильное чувство — любовь?

Так разговаривали они три дня назад. А сейчас, взгромоздившись на высокую открытую платформу, они ждали, когда наконец поезд снова тронется.

Деби сдался и взял Мумтаз с собой. Счастливая, она крепко спала, свернувшись клубочком и прижавшись к Деби.

Комок стоял у него в горле. Немного же в состоянии он предложить своей молодой жене — свадебное путешествие на забитой людьми платформе, которая в обычное время предназначалась для перевозки бревен и железных балок. А ведь всего две недели назад он представлял себе, как привезет жену в родительский дом, и там она получит все то, от чего так замирает женское сердце: автомобиль, наряды, украшения, свой дом, слуг. Англичане ушли, и ему, Деби, незачем больше прятаться.

За эти две недели, незаметно пролетевшие в приготовлениях к празднику освобождения, все в Индии оказалось перевернутым вверх дном. Строгий порядок, заведенный английскими правителями, в мгновение ока уступил место невообразимому хаосу.

За целые сутки, проведенные на этой проклятой платформе, они не проехали и шестидесяти миль. Оставалось еще двести. Когда приедут они в Дарьябад? И приедут ли вообще?

В нормальных условиях это было совсем несложное путешествие. Вы садились поздно вечером в поезд «Франтир мэйл» и утром просыпались в Дарьябаде. За десять дней до них Сундари одна спокойно проехала этой же дорогой, а сейчас трудно даже представить себе, что сталось бы с одинокой путешественницей. Она расположилась в вагоне с кондиционированным воздухом, кондуктор даже разрешил ей провезти собачку. «Мы с Мумтаз поедем вслед за тобой, — сказал Деби сестре. — Подготовь почву».