Павел Карпов - Юность Ашира

К началу литья пришел Николай Коноплев. По лицу Ашира он догадался, что с ним происходит что-то неладное, и взял его за руку.

— Что с тобой? Вид у тебя такой, будто ты заболел.

Надеясь у комсорга узнать правду, Ашир в свою очередь спросил:

— Кто умер в госпитале?

Но и Коноплев не сказал ничего определенного:

— Не знаю, но почему-то верю, что не она. По-моему, Светлана должна не сегодня-завтра приехать.

— А я и верю, и не верю, — признался Ашир.

Николай хотел итти, но последние слова Ашира его остановили. Он посмотрел ему в глаза и сказал тихо, только для него одного:

— Любишь?..

Ашир быстро взглянул на Николая и опустил голову.

— А ты знаешь, что такое любовь? — продолжал Николай.

Всего ожидал сейчас Ашир от Николая, но только не такого разговора. Ведь он о любви даже со Светланой ни разу еще не говорил. Что ответить? Он посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул.

— Не знаешь? — еще тише спросил Николай.

— Меджнун умер от любви к Лейл и, — проговорил Ашир, не глядя на Николая.

— Любовь, от которой умирают, — не любовь. В такую любовь я не верю… По-моему, когда любишь, то становишься сильнее, как никогда веришь в жизнь, в счастье…

— А как же Меджиун?

— Какая у него была любовь? Отрава!

Как ни тяжело было Аширу, он засмеялся:

— И правда, как отрава!

— Если любишь, то верь в лучшее, и Светлана вернётся. — Николай запустил Аширу в волосы пятерню, взлохматил его, а потом слегка подтолкнул: — Иди работай, Меджнун! Все будет хорошо!

По цеху прошла волна горячего воздуха, хлынувшего из черного погреба сушильной печи.

«Надо держаться, весь коллектив завода смотрит сейчас на литейщиков…»

И Ашир крепился, в работе черпая силы.

В новом цехе было просторно и как-то непривычно. Пахло сырой глиной. От оконных рам, досок и балок несло терпким запахом смолы.

С главным инженером работали только те, без кого нельзя было обойтись при литье. Остальные рабочие заканчивали отделку модельной и устанавливали мостовой, кран. Но всех волновала первая плавка. Не только литейщики — приходили рабочие и из других цехов, чтобы узнать, как идет дело.

Шихту загружали по рецепту, составленному в ночь перед землетрясением.

— Приготовиться к литью! — Эти обычные слова, сказанные главным инженером, прозвучали громко и торжественно. Давно литейщики не слышали их.

Олег Михайлович был бледен, но держался спокойно. Пламя в печи металось и гудело, за стеклышком смотрового оконца лениво шевелился расплавленный металл. Ашир не спускал глаз с главного инженера.

Колючим холодком в сердце закралось сомнение: а вдруг литье опять не заладится и цилиндр не выдержит испытания? И, словно в ответ на эти мысли, до него донеслись слова Чарыева:

— Сегодня литье должно быть наславу.

«Отольем наславу, товарищ парторг!» — подтвердил про себя Ашир.

— Ковш! — не громко, но требовательно произнес Олег Михайлович. В его движениях, во всей его собранной фугуре чувствовались напряжение и упорство. — Начинаем.

Орловский не слышал своего голоса и только по лицам литейщиков, по их четким, уверенным действиям догадывался, что его понимают. Он взял в руки ломик и сам пробил лётку. Жидкий чугун выполз из отверстия, упал тяжелой каплей, потом побежал по желобку и через несколько минут заполнил ковш. Огненную массу стали разливать по формам. Первой залили форму цилиндра нефтяного двигателя.

От этой формы Орловский не отходил до тех пор, пока не остыл чугун. Наконец отлитую деталь освободили из опоки, потом очистили ее от накипи и песка и бережно установили на вагонетку. Люди расступились, давая ей дорогу, а когда она выкатилась из литейной, главный инженер двинулся следом — через двор, в механический цех.

И как тогда, до землетрясения, литейщики ждали своего мастера Захара Фомича, так ждали они сейчас Ашира, который отправился в механический вместе с главным инженером. Давно уже залили последние формы, а Ашира все не было.

— Беги узнай! — Максим Зубенко толкнул в бок притихшего Сергея.

— А что, если неудача?

— Не может того быть!

В эту минуту через открытые ворота все увидели медленно идущего по двору Ашира Давлетова. От усталости его точно ветром качало из стороны в сторону. Он вошел в цех и остановился возле товарищей.

— Литье признали… — Он передохнул, облизал сухие губы и закончил: — Признали хорошим!

— Победа, братцы! — Максим Зубенко сорвался, с места, схватил Ашира, подбросил его вверх, поймал здоровенными ручищами и опять подбросил, — За хорошую весть — спасибо! — кричал он.

Прошло несколько часов, и по заводу разнеслась другая весть, еще более радостная: цилиндр выдержал испытание, а это значило, что можно отливать и остальные детали нефтяного двигателя и приступать к сборке.

Во время перерыва в литейной собрались кузнецы, токари, рабочие со стройки. Были здесь и колхозники, приехавшие восстанавливать город. Литейщиков поздравляли всех вместе и каждого в отдельности с еще одной победой в мирном труде.

К Аширу подошел молодой колхозник в белом тельпеке и протянул ему обе руки:

— Якши, джигит! — сказал он по-туркменски. — Саг-бол! Спасибо!..

Рядом выросла высокая фигура Николая Коноплева. Кивком головы он откинул назад длинные волосы, пригладил их тыльной стороной ладони и сказал, глядя на Ашира, на его комсомольский значок:

— Ну, поздравляю с удачей.

Молодой колхозник в белом тельпеке встал между ними и Коноплеву тоже пожал руку.

И опять Аширу показалось, что Коноплев преувеличивает его заслуги. Ведь он трудится так же, как и сам Коноплев, как Максим, как Сережа, как все рабочие завода.

Кстати, а где же Сережа, почему его не видно? Ашир поискал его, глянул в сторону выхода и не поверил своим глазам. В дверях около Сережи и сияющей от радости Тони стояла Светлана. На ней было незнакомое темное платье, в руке она держала чемоданчик. Светлана тоже увидела Ашира. Её длинные ресницы дрогнули, прикрыв блеснувшие слезинки. Ока опустила чемоданчик на землю и что-то беззвучно прошептала побелевшими губами.

Ашир робко шагнул ей навстречу и смущенно произнёс:

— Приехала?

— Приехала… Здравствуй, Ашир! — слабым голосом ответила Светлана.

Грустно было видеть ее лицо без обычного румянца, без улыбки…

Светлана изменилась, но и она с трудом узнала Ашира. Его смуглое: лицо еще больше потемнело, на щеках и под глазами обозначились резкими тенями впадины. Однако, похудев, он казался возмужавшим, на верхней губе и подбородке темнел мягкий пушок, взгляд черных глаз стал острее и настойчивее.

— Светлана!

— Что?

Ашир рассеянно улыбнулся.

— Ничего. Я хотел Сереже сказать…

— Они с Тоней ушли, — ответила Светлана. — Что ты ему хотел сказать? — Улыбка все же поборола застывшую на её лице печаль, и глаза ее тоже засмеялись.