Энн Ветемаа - Снежный ком

Интересно, этот вошедший тоже станет меня утешать, подумал Калев, выходя из кабины, но увидел только удаляющуюся спину.

Уйти бы. Чего тут слоняться, внушал он себе, однако вернулся в буфет… А вдруг сюда спустится замминистра — можно будет извиниться и рассказать о своей новой задумке — политической викторине. Но он знал, что и двух слов толком не свяжет.

Паэранд конечно же не пришел, зато явился лисьемордый парень из Пылва, до крайности довольный собой.

— Э, да вы тоже здесь! Погодите, я возьму что-нибудь выпить!

Так он и сделал: принес две рюмки коньяку и уселся напротив Калева.

— Прозит! — Калев залпом осушил предложенную рюмку.

— Мастак, сразу видно, — басовито закатился Прийт. — Как по маслу пошла. — Понизив голос, он склонился вплотную к Калеву, вжик — облизнул пивного цвета усы и полюбопытствовал: — Говорят, вы и по женской части не промах. В одном журнальчике вроде бы какая-то история с банькой проскочила… Или треплется народ?

Калев сглотнул, потом еще и еще.

— Вы… ты… парень, пошел ты…! — услышал он себя как бы со стороны и секунду спустя уже был на улице, — этот Прийт ему в самом деле помог — уйти.

«Комариный писк какого-то эмигрантишки принимают всерьез, а тебя и в грош не ставят. Работаешь изо дня в день как проклятый, с утра до ночи делаешь свое тяжелое и далеко не всегда благодарное дело, а тут…» — думал Калев Пилль, спускаясь по лестнице пивного ресторана. Белая пена, пористая, шипящая — вот что обласкает душу и принесет забвение.

Но своему соседу по столику — тот потихоньку тянул из фляжки винцо и крыл начальство, которое его, старого жестянщика, не ценит, и вообще к ним ни на какой козе не подъедешь, — Калев говорил:

— Нет, это абсолютно нетипично. Бывают, конечно, и такие руководители, но не они определяют картину трудовых отношений в наши дни, нет, не они! — И рассказал, что сам видел, как девушка-маляр распушила министра строительства. Внизу министр, рядом главный инженер и прораб пятнами покрылись, а девчонке хоть бы что: «Если ты, большой начальник, нормальной краски не достанешь, то мы работать не будем. Я лучшая по профессии, я знаю, что говорю. Да с такой паршивой краской дом выйдет полосатый, как у черта задница! Ясно?»

Могло такое произойти где-нибудь за границей, скажем, в Канаде, в городе Ванкувере? — задал вопрос Калев. И сам себе ответил, что нет, никак не могло.

Сосед слушал его вполуха, уделяя основное внимание фляжке, а Калев и вовсе разошелся, привел и другой пример — тут кроткая улыбка спустя долгое время снова явилась на его лице, — один знакомый, скромный сельский работник культуры, недавно своему министру тоже такое резанул, ну прямо такое, что министр, человек вообще-то мягкий и добрый, полез за валокордином. Конечно, может, знакомый культработник был страшно рассержен, но начальство тоже люди, и следовало бы считаться с их нервами.

— Начальство уважать надо, а вот дрожать перед ним не следует, — заключил Калев Пилль, допил свое пиво и выбрался из погребка.

Вот кто деньги лопатой гребет, думал Калев, стоя в очереди в коньячный бар. Он увидел, как гладенький мужичок с внешностью прожженного снабженца словно мимоходом сунул швейцару в нагрудный карман пятерку, обещая тем временем своему спутнику, что будет тому чешская раковина, считай, уже в кармане.

Достают, ловчат, проворачивают, комбинируют…

Калев уже знал, каково это — мешать пиво с коньяком, — разве не то же самое пили они с Сяэском! — но сейчас ему меньше всего хотелось обратно в гостиницу, в свой убогий номер с плюющимся краном и контурной картой потолка. Хотелось быть на людях, скоро и так оставаться одному, все обдумать, все перестрадать — от этого никуда не деться, но сегодня хоть ненадолго надо отвлечься.

— Деньги — вещь хорошая, но и скверная. Для работника умственного труда они — погибель. Грандиознейшие открытия человечества свершались иной раз в нежилой мансарде, за жалкой краюхой хлеба, — немного погодя объяснял Калев соседу по стойке. — Индийские йоги — я полагаю, что вы, как и я, само собой разумеется, не делаете из них кумира, с ними, безусловно, связано и много шарлатанства, — да, так вот, эти йоги, которыми мы в известной степени восхищаемся, связывают аскетизм с самопознанием и даже считают его неукоснительной предпосылкой жизни. Иисус Христос тоже — надеюсь, вы, как и я… и так далее — одним словом, легендарный символический герой советовал своим последователям соблюдать умеренность. В шикарных банях (на миг воображение подсунуло ему обескураживающую картину: какой-то багровый как рак человек с бокалом «Хеннеси» в руке, но он живо отмел ее), в этих банях суперлюкс телесный жир, может, и сгоняется, но духовный — никогда! Скорее, наоборот — телесный жир может превратиться там в жир духовный!

— Так-то оно так… но и богатство не порок, — пробормотал сосед, хотя прислушивался он к соседу с другого бока, который вполголоса рассказывал какой-то анекдот.

— Конечно, не порок. Я имею в виду, разумеется, достаток, нажитый примерным и честным трудом, и тем не менее… — Калев остановился: сосед больше не слушал его.

Калев принялся разглядывать медную чеканку на шкафчике бара, чем-то схожую с рыбиной. Равнодушно и тупо она пялилась на него, затаив в уголке рта ленивое презрение. Только теперь Калев наконец почувствовал, что выпивка слегка ударила в голову. Он достал поношенное портмоне и расплатился. Осталось всего два червонца. Сердце пронзила боль: что он на этот раз привезет домашним? Он так потратился, что подарки придется выбрать подешевле. Но какие? И снова он горько усмехнулся: ему есть что везти! Добрые вести: его освободили от лекторской работы, от обязанностей наставника: продвижения ему не видать как своих ушей, он любитель групповых развлечений, а профтехучилище — его «подсобная птицеферма». Вон сколько новостей, одна другой лучше.

Теперь Калев пожалел Ильме еще больше, чем себя: милая, терпеливая женушка, назло всем трудностям она гордилась Калевом. Дома всякое бывало, но на людях она говорит о мужниной работе с уважением, а денежных дел и вовсе не касается. Держится, как в старину супруги школьных учителей и пасторов, врачей и аптекарей: мой муж — соль земли и свет в окошке! Калеву такая манера поведения казалась несуразной, слегка комичной, но не сказать, чтобы не радовала. Он, правда, посмеивался над этим форсом, но вполне добродушно: ведь что нужно женатому человеку? Хоть капля почитания…

Бедная Ильме! Что скажет теперь ее женское сердце? А вдруг чаша ее терпения переполнится, вдруг Калеву навсегда придется переселиться на раскладушку? Уехала же Ильме с прошлой ярмарки на новой машине Пеэтера! Калев слишком долго вкушал пиво — не столько ради самого пива, сколько беседы ради. Такие беседы он тоже считал своей работой: тут люди оттаивают душой, и в завуалированной форме можно посеять в этой душе зернышко назидания. Но то, что Ильме поехала домой в машине Пеэтера, и впрямь больно укололо его: Пеэтер был его соперником, еще когда он ухаживал за Ильме. Стоило тогда Калеву припоздать — и тот уже кружился с Ильме на танцплощадке, за столом на днях рождения он неизменно оказывался вторым соседом Ильме. А кем может стать Пеэтер для нее в будущем?