Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Происшествие на хуторе аль-Миниси

Еще о Сафвате говорят, что у него в Александрии девушка, не египтянка, белая, нежная, с голубыми, как небо, глазами.

Ежедневно в полдень Сафват выходит на берег канала, стоит задумавшись, не обращая внимания на жгучие лучи солнца.

Но сегодня он не вышел из дома. В этот полуденный час хозяйский сын ворочается без сна в своей мягкой постели, в комнате, окно которой увито виноградом. Вот он сел на кровати, выглянул в окно, увидел большой двор с сеновалом и сараями.

Много чего говорят о нем на хуторе и правдивого и несуразного, но никому невдомек, что у него тоже есть своя печаль, своя боль. Бывают моменты, когда ему хочется плакать, плакать долго-долго, пока не иссякнут слезы. В сердце у него пусто, на душе темно. Через неделю нужно возвращаться в Александрию. Что его ждет? Новый провал, новое поражение. Он помнит, как в конце прошлого года почтальон принес письмо со знакомым штемпелем.

Господину Хабатулле аль-Миниси.

С сожалением извещаем Вас, что Ваш сын, студент Сафват аль-Миниси, не сдал переводных экзаменов и оставлен для повторного прохождения учебного курса.

Желаем ему успеха в будущем году. Примите… и пр.

Рука отца дрожала, когда он читал это письмо. Они вместе вышли на берег. Ветер раздувал галабею Сафвата. Отец молчал и глядел в сторону. Сафвату было стыдно и горько.

— Прости, отец.

Голос его звучал глухо, сдавленно. Отец долго не отвечал. Потом сказал:

— Как хочешь, Сафват.

На улицах Александрии до него никому нет дела. Проносятся мимо автомобили. Девочка идет по противоположной стороне улицы. Продавец жареной кукурузы зазывает покупателей.

Отец продолжал:

— Ты уже взрослый, надо думать о будущем.

Сафват молчит, вспоминает.

В Александрии сейчас пляжи полны народа. Обнаженные женщины. Мадам Соня, Мона, Вивиан, Маргарет, Ильхам, дорогая Ильхам. На перекрестках улиц красные огни светофоров: обождите, переходить опасно. Девицы на тротуарах. Реклама. «Сегодня вечером в театре «Кот Лазюр»…»

Вытянув шею, он вглядывается в беспредельность полей, вдыхает запахи земли и зелени.

С сожалением извещаем вас, что ваш сын. Как хочешь Сафват… Широкие поля. Первозданная тишина.

Сидя на кровати в своей комнате, он вспоминает обо всем: как увидел ее в первый раз, как полюбил всем сердцем. О Ильхам! Александрия. Декабрь. Улицы почти пустынны. Волны разбиваются о дамбу набережной. На длинном Корнише [29] Корниш — александрийская набережная. сиротливо мокнут вывески. «Казино «Кит-Кат». «Летайте самолетами компании…» «В казино «Амбассадор» вы проведете незабываемый вечер».

Сафват шел в одиночестве, думая о хуторе, где в этот час все уже, конечно, спали. Все, кроме караульщика Абд ас-Саттара, отца Сабрин. Вдруг он увидел красивую девушку, сидевшую на парапете набережной. Рядом с ней стояла черная сумочка. Девушка показалась ему несчастной и растерянной. Она плакала. Он присел рядом, взволнованный неизведанным доселе ощущением. Это было впервые в его жизни. Девушка не сразу заметила его. Он спросил:

— Что с тобой?

Она удивленно встрепенулась.

— Кто ты такой?

— Я Сафват, сын хаджи аль-Миниси.

Засмеявшись, она встала, одернула платье и тихим голосом попросила проводить ее:

— Вот по этому адресу, если можно.

Они сели в такси. Редкие прохожие на улицах зябко кутались, ускоряли шаг, подгоняемые ветром и мелким дождем. Пятна света сменялись длинными полосами темноты. Машина ехала по бесконечной улице. Взглянув сбоку на девушку, Сафват увидел покрасневшие, усталые глаза, прилипшие ко лбу мокрые пряди волос. Губы густо накрашены. Быть может, она? Нет, нет. Но поведение ее обещает многое. У двери дома она сказала ему:

— Мерси.

Он смотрел на нее молча. Она протянула ему бумажку с адресом.

— Меня зовут Ильхам.

Повернулась, скрылась за дверью. Почему-то он почувствовал желание заплакать. Придя домой, сел за письменный стол. «Социализм — это прежде всего…» Он не понимает смысла прочитанного. Не знает, что с ним приключилось. «Книга «Капитал» Карла Маркса считается…» Голова раскалывается. «Меня зовут Ильхам. Мерси». Сафват разворачивает бумажку с адресом. Улица ан-Наби Даниэль, 40. Улица ан-Наби Даниэль, 40. Улица ан-Наби Даниэль, 40. Все же она очень красивая. В деревне он никогда не слышал такого имени. Пожалуй, больше всего ему нравилось имя Сабрин. И сама Сабрин была красивей всех девушек на хуторе. Но она крестьянка, ноги ее исцарапаны, да и умывается она редко. Ильхам совсем другое дело.

Он часто испытывал зависть, встречая на улицах юношу и девушку, идущих вместе, под руку. Он провожал их взглядом, пытаясь проникнуть в тайну их отношений, их чувств. Его поражала их необыкновенная, удивительная смелость. Он сознавал, что в нем самом чего-то недостает. Душа его словно птица с перебитым крылом. Ей больно и тоскливо. Но он подавлял в себе эту боль, эту безграничную тоску.

Меня зовут Ильхам. А я Сафват, Сафват Хабатулла аль-Миниси. Такси! Пожалуйста, на улицу ан-Наби Даниэль. Сколько я вам должен?

— Погоди, Ильхам, я помогу тебе выйти. Не надо сдачи.

Адрес появился в его кармане в позапрошлом году за неделю до экзаменов. Он ясно представлял себе весь ужас провала. Но быстро нашелся.

«Срочно оперировался от аппендицита. Не смог держать экзамены. Прости, отец, положение было угрожающим. В следующий раз. Прости.

Однажды в послеполуденный час на сеновале он спросил Сабрин:

— Отчего ты такая красивая?

Женственно прикрыв глаза ресницами, Сабрин ответила:

— Что вы, си Сафват!

— Ты красивей всех на свете.

Вспомнил Ильхам, погрустнел, почувствовал сухость во рту.

— Уж не знаю, чем я вам нравлюсь, си Сафват.

Когда он провалился в прошлом году, ему сказали: нужно учиться, заниматься. Но ведь никто не знает его мечтаний. Никто не знает, о чем он думает в минуты уверенности в себе и в часы отчаяния, какие великие планы строит, какие обещания себе дает. Разве он виноват, что у него ничего не получается!

В первые дни каникул, когда он бродил по дому, томясь бездельем, отец потребовал, чтобы он побывал на полях. Действительно, он и понятия не имеет о земле. Каждые каникулы только ест, спит да ездит в гости то в Танту, то в Даманхур. От нечего делать заигрывает с хуторскими девками. Многие не прочь уступить. Оглянутся по сторонам, стрельнут глазами — не увидел бы кто. Если никто не видит, то отчего же нет? Только Сабрин не уступила, оттолкнула его. А глаза ее, прикрытые длинными черными ресницами, сулят столько радостей.

Вечерами, когда он сидит на берегу на плетеном стуле, до него доносится пение Сабрин. Солнце клонится к западу, удлиняются и бледнеют тени. Голос Сабрин то приближается, то замирает в отдалении.