Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Происшествие на хуторе аль-Миниси

— Три больших пачки, Абуль Фатух.

Стоявшие у дверей лавки хуторяне нестройно загалдели:

— Поздравляем, начальник караула. Да пошлет тебе Аллах счастья.

— Спасибо. И вам того же желаю.

Забрав сигареты, пошел домой, провожаемый голосом радио:

«Принятие в прошлом году социалистических законов означает»…

Рано утром, до ухода мужчин, Ситтухум подмела комнаты (мести после их ухода — дурная примета), вымела улицу перед домом. Соседки здоровались с ней особенно приветливо, поздравляли. Она чувствовала странное волнение. Все знали, что Сабрин еще не выходит замуж за Абуль Гита — дело ограничится помолвкой, — а свадьбу Абд ас-Саттар собирается справить лишь после следующего урожая хлопка. О лучшем женихе, чем Абуль Гит, Сабрин нечего мечтать. Ведь он родственник хаджи Хабатуллы, хотя и дальний. Единственный порок Абуль Гита — вечный его надсадный кашель. Но Ситтухум не раз повторяла Сабрин, возясь возле печки или на крыше дома, что мужчина, какой он ни есть, все ж мужчина. А сваха на прошлой неделе сказала, что единственный порок мужчины — пустой карман. И все же в то утро в душе Ситтухум творилось что-то непонятное.

Закончив подметать, она принесла чистой воды, полила улицу перед домом. Постелила в горнице новую циновку. Положила выстиранные галабеи Абд ас-Саттара и Занати под тяжелую подушку — разгладить и стала посреди дома, раздумывая, что ей еще нужно сделать. И вдруг с удивлением услышала рыдания в соседней комнате — Сабрин плакала, как никогда не плакала раньше.

Вернулся с утренней молитвы Абд ас-Саттар, услышал плач дочери, улыбнулся про себя:

— Иди завтракать, дочка. Не надо плакать.

Линялым рукавом Сабрин вытерла слезы, вышла к отцу. Ситтухум было жаль ее и боязно чего-то. Страх давно преследовал ее, хотя никаких причин к тому вроде бы не было. Она подала мужу завтрак, увидела, что он курит.

— Что это ты, не евши?

Абд ас-Саттар вздохнул и затянулся с такой силой, что чуть разом не прикончил цигарку. Выпустил густое облако дыма, закрывшее все его лицо, промолвил:

— Так-то, Умм Сабрин, трудные времена настают. Садись, позавтракаем.

Впервые за долгие годы он пригласил ее позавтракать с ним. Обычно они собирались все вместе вокруг таблийи лишь по субботам в базарный день, когда на хуторе режут уток и кур и по всем улицам летают перья.

Но сегодня особый день. Помолвка Сабрин напомнила Абд ас-Саттару о времени, о возрасте. Глядишь, год-другой, и он станет дедом. От этой мысли тяжелели плечи, в душе рождалась горечь сожаления об ушедших годах.

Абд ас-Саттар уже давно заметил, что Абуль Гит ластится к нему, подолгу сидит возле него на берегу канала, приветливо улыбается, расспрашивает о здоровье, заводит разговоры о политике, о ценах на урожай, о расчетах с хаджи аль-Миниси. Он тогда еще заподозрил кое-что и почувствовал себя польщенным.

— Клянусь, Абд ас-Саттар, ты мне вместо отца родного.

— Все мы друг другу родные, Абуль Гит.

Они говорят обо всем на свете, лишь одну тему обходят молчанием. Абд ас-Саттар ждет, а Абуль Гит боится, немеет от страха. И тому и другому неловко, и каждому хочется, чтобы собеседник заговорил первым. Так и сидят часами на берегу канала. Абуль Гит кидает в воду камешки и следит за кругами, расходящимися во все стороны по воде.

Покончив с завтраком, Абд ас-Саттар поспешно поднимается с циновки — у него еще куча дел, и главное среди них — сходить к хаджи Хабатулле аль-Миниси, пригласить его на помолвку. Присутствие хаджи необходимо, иначе все будут думать: что-то тут не так, а добрая слава, как известно, человеку всего дороже.

Абд ас-Саттар заглядывает в дома хуторян, обходит поля, идет в Дамисну, приглашает всех.

— Просим пожаловать к нам сегодня выпить кофейку.

Он не называет точное время, и так все знают, что свадьбы и помолвки справляются после захода солнца. Слышит в ответ:

— Спасибо, Абу Сабрин, дай бог тебе счастья.

После ухода отца Сабрин растерянно бродила по дому, не находя себе места. В груди ее теснились чувства, которым она не знала названия, которых раньше никогда не испытывала. Она проснулась очень рано, еще до восхода солнца, когда первый петух прокричал во дворе дома хаджи Хабатуллы. Слышала голос имама, протяжно и громко возвещавшего правоверным, что молитва слаще сна. Прибрала волосы, накинула платье, поднялась на крышу дома. В небе еще виднелись бледные звезды. Сабрин удивилась: все вокруг было как всегда, как в любой другой день, словно ничего не должно было произойти. Серый предутренний свет разливался, тесня темную завесу ночи. Ночь медленно отступала, возвращая жизнь всему, что было скрыто во тьме: полям, домам, улицам, деревьям. Все просыпалось от долгого ночного сна. Солнце медленно вставало из-за высокой кромки берега. Подошел утренний автобус. Погудел. Снова тронулся в путь. В Дамисне, на мельнице, заработала паровая машина. Прикатил на ветхом велосипеде почтальон. Женщины с кувшинами потянулись к каналу. Все на хуторе хаджи Хабатуллы аль-Миниси было обычным, каким бывало каждый день на протяжении многих-многих лет.

Сабрин одна работала в поле. Участок Абуль Гита рядом с их участком. Темно-зеленый клевер уже поднялся высоко. Земля источает запах влаги и плодородия. Вдруг осел Сабрин взбрыкнул, заревел и поскакал прочь. Она кинулась за ним, но поняла, что не догонит. Остановилась, попросила:

— Помоги, отец Абуль Гит, осел убежал.

Абуль Гит, кашляя, побежал вдогонку за ослом. В то время он еще не думал о Сабрин как о девушке. Догнал, сел верхом и, тяжело дыша, поехал назад. Сабрин ожидала, стоя возле сакии. Черная прядь волос выбилась из-под покрывала.

— Устал, отец Абуль Гит?

Взглянув на нее, он впервые обнаружил, что она красива, что под стареньким платьем явственно обрисовывается крепкая молодая грудь, а прямо на него смотрят черные глаза с длиннющими ресницами, ему улыбаются пухлые яркие губы.

— Для тебя и усталость в отдых, Сабрин.

Впервые родилось в нем ощущение бессмысленности и бесполезности всей его прошлой жизни.

— Ты… тебе сколько лет?

Ее полные губы сложились в улыбку, открыв белые, красивые зубы. День посветлел в глазах Абуль Гита от этой улыбки.

— Откуда мне знать.

Абуль Гит потрепал осла по холке, взглянул на небо, увидел в чистой его синеве белое облачко, медленно плывущее к горизонту. Он думал, что бы еще сказать, искал слов и не находил ни одного. Словно свежее дуновение коснулось его усталого сердца, его израненной, кровоточащей души. Грудь его вздымалась и опускалась. Привязав осла, он сел рядом с Сабрин, в замешательстве стал ковырять землю пальцами.

— Ты знаешь, твой отец — лучший человек на хуторе.

— Спасибо на добром слове.