Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

Тут же пришло ощущение, словно очищенное глухой, почти непереносимой болью во всем теле, что он делает что-то совсем не так.

(Солнцем. Разумом сердца)

Лже-Дмитрий уловил эту эмоцию, но, приняв за смятение, прочитал ее не вполне верно. Он внимательно посмотрел на кончики своих пальцев, согнутых в изящном жесте — то ли пришел поучиться дирижировать оркестром, то ли заявился на мастер-класс по кунфу. Ладонь совершила круговое движение, словно ощупывала невидимый бильярдный шар или, скорее, закручивала тяжелый канат, а потом этот вращательный жест повторила вся рука, заканчивая его гораздо более сильным выпадом. Темным пульсирующим следом в Миху ударил завихряющийся столб. Будто Лже-Дмитрий скручивал пространство, превращал его в воронку, трубу, всасывающую пасть горизонтально положенного торнадо, должного пожрать кувалду. И та вдруг ожила в Михиных руках, налилась пугающей тяжестью. Никакая сильная рука не смогла б ее удержать. Рефлекторное сжатие Михиной ладони ничего не изменило: кувалда вырвалась и устремилась внутрь воронки, внутрь этого завихряющегося прожилками черноты голодного пищевода. И тут же вся пустыня словно выдохнула, и в этих стонущих голосах, захлебывающихся воплях, зазвучали новые интонации, обогащаясь оттенками мрачного торжества.

Миха смотрел, как от него уплывает кувалда,

(делает что-то не так)

(совсем не так)

а потом увидел, как бабочка слабо вспорхнула и перелетела на его ладонь. Ее сияние почти померкло.

Расхожая фраза, и...

Укол в сердце повторился. Миха сделал глубокий вдох, — в сломанных ребрах что-то засвистело с влажным хрипом, отдаваясь тягучей болью. Но теперь всего этого больше не существовало.

( расхожая фраза, и...)

Миха прикрыл глаза: флейта намного более могущественна...

(«Это слишком просто и слишком сложно»)

Миха-Лимонад стоял, прикрыв глаза и вытянув вперед руку. На его широко раскрытой ладони сидела бабочка. Даже сквозь шторки век он мог видеть, как с каждым мгновением меркло сияние — он понял, где бы там сейчас ни валандался, по выражению Джонсона, их удачливый и простой, как три рубля, Икс, его друзья умирают...

Но Миха уже знал: смерть существовала только в этом месте. И нигде больше! Голоса пустыни кипели мучительными страстями, болью и страхом, ненавистью, жадным голодом и стонами мук, глухой тоской и, всегда, вздохами разочарований перед нелепой неотвратимостью, неизбежностью тьмы небытия. Но даже здесь, в пугающей тяжести лилового горизонта была сфера небесной синевы, пленительная сфера из его снов. Бабочка пришла оттуда, и сфера перестала удаляться, она... непостижимым образом стала ближе — казалось, протяни руку.

Это место было смертельно опасным для сферы.

«Нет, не так», — вдруг подумал Миха.

Темные линии опутывали сферу, прорывали ее небесную легкость своей угрюмой монолитной тяжестью, заражали червоточиной, где, как в темном коконе, вызревал яд, отрава, и сфера была больна. Но...

Миха все еще стоял с закрытыми глазами.

Но болезнь была не в том. Совсем не в том. Болезнь заключалась в невозможности для сферы отделиться от этого места. Болезнь была в уплывающей сейчас кувалде

(флейте?)

и в той тени, что накрыла солнечную каплю в сердце, в добровольном согласии, данном непонятно когда и непонятно кому, жить в этой тени...

Миха-Лимонад открыл глаза:

— Нет, — тихо и внятно произнес он.

И движение кувалды прекратилось.

Поначалу на лице Лже-Дмитрия отразилась просто растерянность. Он несколько нелепо склонил голову, издав губами звук открываемой пробки, и воззрился на кувалду. В его системе координат такого быть не могло. Кувалда не должна была сейчас прекращать свое движение, не существовало силы, способной ее остановить. Потому что...

Она уже шла. Была рядом. Шла к нему. Там, за темными линиями, Лже-Дмитрий видел свой приз, и каким же он на поверку оказался ослепительным! Все его надежды, робкие догадки, томительные ожидания, все предвосхищения оказались лишь жалкими мечтами, бескрылыми радостями добродетельного раба в сравнении с ней .

Она шла забрать сбежавшего мальчика.

И она была совершенством.

Там, за темными линиями (вовсе не темными, они лишь затеняли, прятали от мира ее ослепительную, обжигающую, сокрушающую красоту!) юная богиня шла к нему.

Приз.

Она смотрела с радостной прямой улыбкой женщины, с чьей плотью он сейчас соединится. Закончены долгие ухаживания, насыщенные трепетом томительной двусмысленности, и отброшен теперь ненужный стыд, они скинули игривую вуаль, покрывало, чтобы наконец насытиться друг другом и всегда быть вместе.

Лже-Дмитрий тихонечко заскулил от восторга.

Она была как Рафаэлева Мадонна. Ее длинные, очень длинные волосы развевались шлейфом, и шла она быстро. И так же, как Рафаэлева Мадонна, прижимала к груди младенца.

(их младенца?)

Маленькое спеленутое существо, о котором мечтала.

И Лже-Дмитрий вдруг понял, что никому из земных мужчин не дозволено лицезреть такой красоты. Потому что ему предложена

(приз)

сама Женственность. И само Материнство.

«Вот! Вот для чего ей нужен сбежавший мальчик!» — чуть было ликующе не завопил Лже-Дмитрий. И вот теперь

(нелепость)

движение кувалды прекратилось.

Растерянность окрасилась несколько плаксивыми нотками: неудивительно, ведь это нелепо, кто решится посягнуть на такое?

Лже-Дмитрий изучающее посмотрел на кончики пальцев: ладонь опять ощупала бильярдный шар, и вот рука начала закручивать невидимый канат. В предстоящий удар он вложит намного больше силы. В носу лопнул небольшой сосуд, и на зажившем было лице некоторые ранки вновь открылись.

Крысолов оказался тем еще хитрецом. Сначала он вытащил Слизняка, а теперь вот выкидывает какие-то фокусы.

Лже-Дмитрий обернулся и дернул головой. Она по-прежнему шла к нему. Ее поступь, длинные, как развевающаяся мантия, волосы... Лже-Дмитрий почувствовал прилив сил. Прекрасное лицо светилось улыбкой, предназначенной лишь ему, вот только на щеке точно так же, как на портретах старых мастеров,

(Слизняк у нас увлекается антиквариатом)

появилась сухая трещинка.

Импульс оказался очень сильным. Стенки завихряющегося столба на миг будто заполнились черным дымом, сделались непроницаемыми, и кувалда, как выпущенная из ружья, устремилась к Лже-Дмитрию. В носу теперь лопнул гораздо более крупный сосуд, дав немедленное кровотечение, а в мозг словно воткнули раскаленный металлический стержень.

Только... В самом конце, прямо перед рукой Лже-Дмитрия кувалда будто наткнулась на невидимый барьер и была отброшена назад импульсом, равным по силе.