Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

— Это просто плохой сон. Вставай, вставай, мальчик! Все в порядке. Давай, малыш!

В голосе искреннее сочувствие, но слезы на щеке Михи настоящие.

— Вставай. Снова пришел участковый. Ждет. Вам надо идти в милицию.

Фраза оканчивается тяжелым вздохом. Миха поднимается, кивает, надо просыпаться.

Вчера что-то произошло, поэтому и пришел участковый. Они все (взрослые? весь мир?) уверены, что вчера Будда сел в поезд и уехал в Москву. Билеты брали по срочной телеграмме. В 50-ти километрах от города случилась авария, пассажирский поезд сошел с рельсов. Было много раненых, но, к счастью, обошлось без жертв. Только вот пропал один-единственный мальчик.

Миха уверен, что все не так: Будда вернулся. Он не был в поезде в момент аварии. Сошел на первой же сортировочной станции через пять минут после отправления и вернулся, чтобы пойти в немецкий дом вместе с друзьями. Не хотел оставлять их одних. А в Москву решил ехать вечером. Скорый поезд, билеты дороже, но в кассах теперь блат. За это ему влетит по первое число, но он не мог оставить друзей. Пытался их отговорить, а когда понял, что не выходит, решил вернуться. Кстати, Икс и Джонсон тоже об этом знают.

Участковый. Одно знание — против другого.

— Ну почему они нам не верят? — недоумевает Миха.

Телеграмма пришла накануне. И была насквозь лживой. В семье Будды переполох: бабушка при смерти, срочно выезжай. Билет на ближайший поезд (кассиршей оказывается мама спасенной девочки), затем на телеграф. Пока пятнадцатикопеечные монетки летят в прорезь междугороднего телефона-автомата, выясняется, что на самом деле все в порядке. Это уловка такая. Сверхвысокая комиссия с зарубежными специалистами и врачами готова встретиться с Буддой (время уже назначено!), и просто это был единственный способ в стране всеобщего дефицита срочно взять билет.

Будда чуть не плачет: как так можно?

— Ну, что ты, сынок! — успокаивает его мать. — Я тебе говорила о комиссии, да ты позабыл. Они на месяц раньше приехали — что делать?.. Я думаю о твоем будущем.

— Ну я же волновался, — голос Будды срывается. — Надо было сообщить, что все в порядке. Просто сообщить.

— Как сообщить? Письмо неделю...

— Вызвать на переговорку!

— Сынок... Твоя бабушка нас всех переживет. Я целый день на работе, а вечером ты уже сам звонишь. Что поделать — трудно приходится.

— Но...

— Я горбачусь целыми днями, чтобы ты был обут, одет и накормлен, твой отец приносит мне сто двадцать рэ из своего КБ, а ты...

Связь прервалась. Будда не стал опускать следующую монетку.

— Ей было денег жалко на лишний телефонный разговор, — говорит он.

Ребята молчат. Икс закуривает сигарету «Пегас», и в своей неподражаемой манере заявляет:

— Твоя матушка пытается выжать все из твоих способностей.

Будда, красный, поджимает нижнюю губу. Икс со свойственной ему обостренной деликатностью успокаивает друга:

— Старик, не расстраивайся. Так ведь всегда было. Ты же, как это...

— Икс, заткнись! — просит Миха.

— ...не, не вундеркинд, а это... — Икс, словно автомат, должен закончить мысль, а то что-то внутри него разладится, и он радостно вспоминает: — Клондайк... Во! Клондайк!

— Она заботится обо мне, — говорит Будда. В глазах его стоят слезы.

Вокзал. Утро. Между железной дорогой и морем, за высокой каменной оградой — порт. Похожие на жирафов или на печальных доисторических животных портовые краны и корабли, на высоких бортах которых играют солнечные блики.

Будда уезжает. А меньше чем через неделю, им тоже придет пора возвращаться — каникулы заканчиваются.

Поезд тронулся. Миха смотрит на друга. Будда улыбается. Ни у кого больше не было такой улыбки. Потом мальчик подносит к губам руки, будто играет на флейте — последнее предостережение. Странно, но Миха запомнит его именно таким.

— Да поняли мы все про твою флейту! — кричит ему вдогонку Икс. — Давай, короче, пока!

— Это моя флейта! — важно поправляет Джонсон.

Теперь Будда корчит веселые рожицы и показывает им на прощание язык.

— Сам такой! — орет Джонсон, пытаясь перекричать стук вагонных колес.

И Миха вдруг вздрагивает. Только что совершенно отчетливо внутри себя Миха слышал голос Будды. Невзирая на гул вокзала и на то, что люди, в общем-то, не умеют говорить с высунутым языком. Тихо и очень отчетливо прозвучали слова, заставившие Плюшу вздрогнуть:

— Миха, не ходи туда! Не ходите в немецкий дом!

Почему они выбрали для повторного визита в немецкий дом именно тот день, когда уехал Будда, в общем-то, понятно. Просто ничего другого не оставалось. Теперь они были убеждены, что не особо-то ошибаются те, кто почитает старуху за ведьму. И забрать фотографию из мрачного логова стало необходимым.

Раз в неделю на пустующем ипподроме за городом устраивалось нечто вроде ярмарки. Рыночный или, как говорили местные, «базарный» день. Старуха ошивалась там до вечера: людская толчея — ее стихия. Там ей было чем поживиться, попрошайничая и устраивая свои истерические шоу. Старуха жадно жрала человеческие эмоции, а насмехавшиеся над ней торговцы и зеваки отыгрывали сценарий как по нотам. Дом будет пустым — следующего такого удачного дня им уже не представится, скоро уезжать.

И дом, и фотография (томящаяся в черной башне зачарованная королева) словно околдовали их. Причем Икс всерьез намеревался выяснить насчет порно, и как все это устроено; он единственный из всех даже мысли не допускал, что порно происходило у него в голове. Джонсон тоже кое-что видел, был напуган, но еще больше заинтригован. Лишь Миха, а главное — Будда, позволили себе робкие предположения о том, чем на самом деле мог бы являться дом, построенный немецкими военнопленными.

В ночь, когда они выслеживали Таню, а Икса покусали собаки, Будда кое-что видел. Миха об этом знал, и они вдвоем решили пока не говорить остальным. В комнате мамы Мии, за столом, освещенным тусклым желтым электричеством, сидели гости. Одной из них была утонувшая девочка, та, которую спасти не удалось, дочь папаши-картежника. Но был и еще один гость. Именно его присутствие они решили сохранить в тайне. Полгода назад этот человек умер в «Жигулях-копейке», задохнувшись выхлопными газами в собственном гараже. Им был отец Икса. Он поднял голову и посмотрел на окно, по ту сторону которого прильнул к стеклу Будда. Взгляд его был пустым, и тени лежали на бесцветном лице; он разомкнул обескровленные губы — изо рта его вышло дымное облачко. Будда вздрогнул, а лица гостей растянулись в тусклых ухмылках. Потом умерший полгода назад поманил Будду указательным пальцем и заговорил: из его горла выходили клокочущие, треснувшие звуки. Они были отвратительны, но Будда слушал их, словно загипнотизированный. Звуки стали уплотняться, внутри них образовалось пространство, в которое с шершавым трением стали проникать все более различимые обрывки слов; фрагменты речи искали друг друга, словно шестеренки механических часов, и наконец Будда услышал: