Скарлетт Томас - Наша трагическая вселенная

— Он в последнее время какой-то несчастный… — поделилась я.

— Он все время какой-то несчастный, — махнул рукой Питер. — И всегда таким был, даже когда его мать еще была жива. Она звала его Иа-Иа. Наверняка он тебе об этом не рассказывал. Может, у всех в семье есть свой Иа-Иа. Однажды, когда…

Но Питер не закончил фразу, он снова вздохнул и еще раз коснулся арфы.

— Пойдем достанем из кассы немного мелочи, — сказал он. — Возьмешь с собой.

Мы спустились в кафе, где пахло хорошим кофе и выпечкой из цельносмолотой муки. Рядом с кассой была доска информации, на которой рекламировались обычные для Тотнеса вещи, а также висели объявления о сдаче жилья и поиске соседа. На стене был еще какой-то плакат, приглашавший на лекцию, которая должна была состояться через несколько недель. Лекция называлась «Как преуспеть во Втором Мире?». А выступающим значился некто Келси Ньюман. Что? Келси Ньюман приедет в Тотнес? У меня появилось такое чувство, будто меня преследуют. Я зажмурилась и снова открыла глаза: плакат висел на прежнем месте. Я перестала смотреть на него и сосредоточилась на Питере, который вынул из кассы пять однофунтовых и несколько пятидесятипенсовых монет и пересыпал их мне в ладонь. Еще несколько часов назад это показалось бы мне целым состоянием. Теперь же это была просто мелочь для автомата.

— Мег, — Питер посмотрел мне в глаза. — Можно, я попрошу тебя кое-что передать от меня Кристоферу?

— Конечно.

— Я…

Повисла долгая пауза, во время которой Питер смотрел в окно. Мимо прошла женщина, одетая в длинную черную юбку и серую вязаную шаль. Когда она скрылась из виду, он снова взглянул на меня.

— А впрочем, нет, не надо ничего передавать.

— Меня не затруднит, — заверила я его.

— Нет-нет. Я хотел передать ему, что сожалею о случившемся и надеюсь, что рука у него уже не болит, но, честно говоря, я ни о чем не сожалею и надеюсь, что рука у него отвалится. Так, ладно, я ничего не говорил. Прошу тебя, не бери в голову.

Питер всегда был таким мягким и так беспокоился за своих сыновей! Я никогда еще не слышала от него ничего подобного.

— Я понимаю, — сказала я. — На вашем месте я бы тоже не стала ни о чем сожалеть.

Он нахмурился.

— Правда?

— Да. Сожаление — это последнее чувство, которое у меня бы возникло. Я очень надеюсь, что Милли скоро вернется.

Мы посмотрели друг на друга, и, думаю, он понял, что я говорю искренне.

— Что преступного в возрасте? — спросил он. — Если женщина намного моложе мужчины, все начинают говорить, что он с ней только ради секса, а она с ним ради денег. Возраст покупает красоту. Но я не богат, а Милли не красавица. — Он едва заметно покраснел. — Для меня она, конечно, красавица, но таких, как она, не фотографируют для журналов.

Он вздохнул и продолжил.

— Может, тебе удастся заставить его перестать называть ее «двадцатипятилетней официанткой»? Тем более что ей двадцать восемь, и она окончила консерваторию. Милли работает в кафе только для того, чтобы помогать мне, черт возьми. И еще, передай ему, пожалуйста, чтобы он больше сюда не приезжал. Мне его сегодня хватило с лихвой.

Он снова остановился и тяжело вздохнул.

— Нет, этого, конечно, говорить нельзя. Я сам как-нибудь с ним поговорю. Мне очень неловко, Мег, столько тебе наговорил. Непростительно.

— Все в порядке, честное слово, — заверила я его. — Я знаю, что Кристофер — не самый простой на свете человек. Просто я думала, что все дело во мне.

— Дело не в тебе. Он всегда был таким.

Я обнаружила Джоша сидящим на скамейке перед входом в травматическое отделение торбейской больницы. На нем были бледно-голубые брюки-клеш, черная футболка и серая кофта на молнии: казалось, ему дали роль студента в больничной драме об опасности наркотиков, скейтбординга или сектантства. Волосы у него были такой же длины, как у меня, но завязаны сзади в хвостик. Я села с ним рядом и стала чистить себе мандарин. Протянула половину Джошу, но он помотал головой.

— Ну что? — спросила я.

— Он там. Все никак не остынет.

— Мда.

— Я сказал, что пойду дождусь тебя, а то вдруг ты не разберешься, куда идти. Можем посидеть здесь подольше, если хочешь, — пусть думает, что ты еще не приехала. Папа рассказал, что случилось?

— Толком нет. Только сказал, что он ударил кулаком по стене.

— Он иногда такой придурок. — Джош посмотрел себе под ноги. — Просто в голове не укладывается.

— Что там с переездом Милли?

— Папа хочет освободить старую комнату Кристофера и сделать в доме ремонт. Кристофер в этой комнате почти не бывает: последний раз он ею пользовался, когда ты жила с нами. Там до сих пор плакаты с чемпионата Европы 1996 года и кассеты Oasis, сама помнишь. Папе в голову пришла гениальная идея устроить в этой комнате кабинет для Милли, чтобы она могла писать там свою книгу о музыке. Странно, что он не подумал о том, как Кристофер взбесится из-за своих «фресок». Когда сегодня он вдруг явился без предупреждения, Милли готовила обед, и папа спросил, не останется ли он с нами поесть. После обеда разговор коснулся комнаты, и тут его понесло. Думаю, я догадываюсь почему. Папа поступил не слишком тактично, выбрав именно эту комнату.

Мать Кристофера еще до его рождения расписала для него стену. Она нарисовала лес и — где-то вдалеке на вершине холма — заколдованный замок с ведущей к нему тропинкой. На переднем плане стоял единорог, его голова склонилась, будто он ждал, чтобы его погладили. Несколько лет тому назад, перед тем как перебраться в наш теперешний дом, мы с Кристофером несколько недель жили у Питера и Джоша. Мы спали вместе на старенькой кровати Кристофера, тесной и бугристой, хотя Питер предлагал нам гостевую комнату. Каждый вечер я раздевалась, стоя перед расписанной стеной, и представляла себе, каково это — быть беременной и родить ребенка, мечтая и надеясь не только за себя одну, но и за него. Сама я никогда не испытывала сильного желания иметь детей и все смотрела на разрисованную стену, тщетно пытаясь это желание в себе услышать. Впрочем, если бы я даже его ощутила, смысла бы в этом никакого не было. Кристофер тоже не хотел детей, да и сексом мы почти не занимались — даже тогда.

— Я как-то спросила его про стену, — сказала я Джошу. — Но он почти ничего не рассказал. Видимо, для него это одна из тем, которые вообще нельзя упоминать, и предполагалось, что я об этом знаю.

— Из-за этой стены столько всего приключалось, — вздохнул Джош. — Когда Кристофер был подростком, он решил, что она слишком детская и заклеил ее плакатами. Помню, мне тогда хотелось перебраться к нему в комнату, чтобы стена стала моей, но он такой — «нет, она моя», а сам всю ее заклеил. Он снял плакаты, когда вернулся сюда после маминой смерти. Только плакаты — все остальное он оставил в комнате как было. Мне, конечно, эта стена тоже очень нравится, но ведь нельзя все время жить вчерашним днем. Бедному папе, наверное, просто хочется сдвинуться с места. Ведь такие вещи нельзя хранить вечно. Если бы мы продали квартиру или если бы она сгорела, стены бы в любом случае не стало. Так, может, лучше оставить воспоминания в покое? Папа предложил сфотографировать стену, сделать для Кристофера большой постер и вставить его в рамку.