Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

– Прекрасное утро, чтобы избавить мир от великого зла. В позицию!

Онгоре не требовалось приглашения, он атаковал.

Онгора не сомневался, что легко победит Старого Рыцаря, который, в конце-то концов, был вооружен только черным котелком. Но Старый Рыцарь был опытным бойцом и умело управлялся с разной утварью, а также нисколько не боялся клинка поэта. После нескольких умело отраженных выпадов Онгора пришел в еще большую ярость и бесшабашно ринулся на Старого Рыцаря, а тот ловко отступил в сторону и в полном согласии с турнирными упражнениями ударил котелком по затылку поэта.

Бешеность его атаки, подкрепленная ударом, увлекла поэта в глубину куста. В полной истерике Онгора выпутал шпагу из веток и выбрался наружу, где увидел Старого Рыцаря над распростертым в траве одним из его пажей. Старый Рыцарь сказал:

– Вот лежит одна из твоих скверных виршей, попытавшаяся принять позу эпической поэмы и скатившаяся в форму уличного куплетца.

Онгора буквально зарычал и снова перешел в нападение. Началась хаотическая потасовка. На лужайку выскочил пес и принялся облаивать противников. Кобыла приладилась укусить пса. В доме завизжала служанка. Оттуда с палкой выбежал еще один паж и присоединился к битве. Где-то забили в набат.

Старый Рыцарь отбил атаку Онгоры и объявил:

– Теперь ты задумал отвлекать меня шумом и звоном. Но пусть твое почернелое сердце расплавится, потому что я положил избавить мир от твоих дурных виршей. В позицию, ибо этой сильной правой рукой и мечом Экскалибуром в этот день я тебя уничтожу.

Онгора прыгнул к Старому Рыцарю, а паж примерился ударить его палкой. Но в очередной раз под эгидой богов Старый Рыцарь уклонился от шпаги Онгоры, а палка пажа промахнулась мимо цели и опустилась с ласкающим слух треском на колено поэта. Онгора охнул и отвесил пажу пощечину. Паж выронил палку и расплакался. В тот же миг параболой, которая восхитила бы любого зодчего, увлекающегося арками, Старый Рыцарь опустил черный котелок точно на макушку Онгоры. Котелок загремел, как колокол, а Онгора рухнул на землю без единого звука.

Хаос внезапно замер. Только Старый Рыцарь как будто мог свободно двигаться среди всех прочих, парализованных удивлением. Старый Рыцарь на минуту преклонил колени рядом с бесчувственным Онгорой и быстро прошептал благодарственную молитву. Затем поднял голову, посмотрел на толпу слуг и сказал:

– Он только обмер, и это большая удача, так как мой меч рассек бы его пополам, если бы не крепость его нечестивой шкуры. – Старый Рыцарь взобрался на кобылу, которая успешно усмирила пса, и посмотрел на толпу сверху вниз. – Бог вложил в мой разум сказать вам, что вы не должны оставаться в услужении такой твари, ибо он растлит ваши души. Посему и по велению благоразумия, вам следует поискать другого господина.

Затем Старый Рыцарь и кобыла затрусили вместе прочь. Онгора пошевелился и пробормотал:

– А! Он меня убил. Я умру от стыда.

Ко входу в печатню Роблса подъехала карета, и из нее вышла герцогиня – под покрывалом, как требовал обычай, – и с просвещенным интересом, редким у проходящих мимо, остановилась, рассматривая книги в окне. Безмятежность, с какой она на них смотрела, была далека от природы ее внутреннего мира. Но эта личина, порождение воспитания, теперь стала ее щитом. Иначе она не выдержала бы соприкосновения с грохочущей деловой улицей, с колоссальной энергией простонародья. Мысленно она определила себя как «выздоравливающую», то есть оправляющуюся от тяжкой раны, хотя это оставалось неизвестным ни ее домочадцам, ни обществу. Так и следует, думала она. Я не выставлю на общее съедение мою встревоженность.

Но причины, приведшие ее сюда? Они были глубокими, однако их логика имела такое же отношение к звучанию новой ноты в ее внутреннем выздоровлении, какое они имели к исправлению ущерба, который ее неуравновешенность причинила другим. Я – товар, подумала она, алмаз в короне империи. Благодаря ли случайности, судьбе или каким-то моим планам это, однако, так, но мне еще предстоит установить, исполнение ли это долга или источник удовлетворения. Но пока меня можно осудить за то, что я превратила счастливую случайность моей красоты и моего положения в безобразность того, что я испытала. Гнев источил мою душу. А империя, чьи преступления бесчисленны и служба которой развеяла моего мужа, как мякину, обладает не большей способностью чувствовать, чем железный сундук. Я ломаю мое оружие о чудовище, даже не замечающее меня. Есть другие пути, как жить.

В относительной темноте печатни она показалась Роблсу таинственным стихийным духом. Он рылся в глубине помещения, но звук открывшейся двери позвал его. Он направился туда, усталый, но подобранный. Однако герцогиня обладала аурой много более мощной, чем большинство женщин, и, когда она откинула покрывало, его тревоги утонули во впечатлении от ее поразительной красоты.

– Герцогиня, – сказал он, – знай я, что вы приедете… – Он пожал плечами. – Меня ведь могло не оказаться тут.

– Я знаю, вы надежны, – невозмутимо сказала герцогиня. – Я не намерена злоупотребить вашим временем, и мой визит не связан с заказом. За ваше выполнение последнего я благодарю вас. Но сейчас мне требуется кое в чем (она подыскала подходящее слово) разобраться. Вот письмо, адресованное мне неким Сервантесом, писателем, которого, уверена, вы знаете.

– Он мой друг, – сказал Роблс.

– Пожалуйста, прочтите его мне, – сказала она. – Я не намерена вас испытывать, а только хочу удостовериться, что его смысл равно ясен нам обоим.

Роблс взял письмо из ее руки и оглядел его. Да, чарующе неряшливый почерк Сервантеса. Он сощурился, чтобы сосредоточиться, и начал:

Ваша Светлость, внешность обманчива, как говорится, и мне кажется, ничто не выразит лучше нашу беседу сегодня. Я пишу это, вернувшись домой, убрав мою военную форму и саблю в ящик под кроватью и обмыв мое распухшее лицо. Теперь я дам волю моему красноречию, чего ранее в Вашем присутствии мне дозволено почти не было. Быть может, человек в моем положении мог надеяться по меньшей мере на справедливый обмен мнениями с Вами, но этому не суждено было сбыться. И вот, будучи униженным, под прицелом пистолета…

Роблс умолк, посмотрел на герцогиню, она ничего не сказала, и он продолжал:

…и не получив минуты поднять мой голос с Вашего дозволения, я решил, что откровенность может только послужить мне на пользу. Собственно, это, возможно, единственная польза, которую я извлек из встречи с Вами. Иначе наша встреча была бы абсурдом, нелепостью, которая не могла бы мне привидеться и в корабельной горячке.