Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф

— А вы любили женщин, Виктор Алексеевич? — меняет Кармен направление удара.

— Так я женат, Анечка, — ворочается в кресле Соломин. — Уже тридцать лет со своей Светланой Павловной.

— Я не про женитьбу спрашиваю, а про любовь, — наседает Кармен, и слышно, как она удобнее устраивается на полу.

— А я по любви женился, — с достоинством отвечает дед. — Разлюбил первую жену, развелся и со Светланой своей — в ЗАГС. Я в этих делах вранья не терплю…

Детей, правда, Бог не дал…

— И неужто у вас все всегда было по-честному, согласно норм коммунистической морали? — провоцирует Кармен, и даже в темноте чувствуется ее ехидная улыбка. — Слыхали лозунг: «Каждый мужчина имеет право на-лево»?

— Да, было однажды, в Китае, — сдается Соломин и кряхтит от смущения.

— Где-где? — не скрывает удивления Анна.

— В Китае. Ты вот пошутила: «Наливай, сказал Чжоу Эньлай». А ведь я при нем как раз в Китае в командировке был — цензуру налаживал, систему охраны тайн в печати. Ну, товарищ Мао, конечно, стоял у руля. «Русский и китаец братья навек…»

— Расскажите, расскажите, — предвкушает удовольствие Кармен, не собираясь подниматься с пола.

— В общем, лет сорок назад это было. Вы с Андреем еще не родились. Так вот, после приезда в Пекин мне дали охранника из китайской службы госбезопасности — молодую девушку лет двадцати. Она в этой робе страшной из темного хэбэ. Впрочем, там все местные так одевались. Нищета… Ходила она за мной, как привязанная. Чуть ли не в туалетную кабинку сопровождала. Вечером в гостиницу возвращаюсь, у двери своего номера поблагодарил ее за помощь, пожелал спокойной ночи и запер за собой дверь. Слышу: возня у порога какая-то странная. Я дверь распахиваю, а моя охранница спать укладывается на полу в коридоре перед моим номером. Ну, — смущенно кашляет Соломин, — тут уж я ее, конечно, пожалел и… положил рядом с собой.

— И она все выполняла безропотно? — удивляется Кармен.

— Как собака, — вздыхает Виктор Алексеевич. — И это, кстати, меня так смутило, что наутро я обратился к китайским товарищам: освободите меня, дескать, от охраны, я в ней не нуждаюсь.

— Освободили? — подаю голос и я.

— Не сразу. Пришлось долго объясняться. Да и девушка плакала, у нее могли быть неприятности. Так что я еще убеждал китайского гэбэшника, что моя телохранительница выполняла свои обязанности образцово, придумывал какие-то аргументы для своего отказа…

— Это грустная история, Виктор Алексеевич, — вздохнув и помолчав, подводит итог Кармен. — У нас с вами своих неприятностей хватает… Повеселей ничего не было?

— Было, — опять начинает ворочаться в кресле мой шеф.

— Тогда меняйте пластинку! — бодро командует Кармен.

— Я в Пекин, конечно, не в одиночку ехал. В поезде с ребятами сдружились и всю водку, которую с собой везли, по пути выпили. А в Китае тогда нищета была несусветная. В магазинах — шаром покати, все по карточкам. Только на черном рынке можно было кое-чем разжиться. В общем, пошли мы на рынок в ближайшее воскресенье за «горючим». Нашли какую-то дешевую водку и взяли по бутылке на нос… Вечером, как водится, выпили по-русски — все, что было — и спать разошлись…

Среди ночи просыпаюсь — сердце бухтит, как молот, из пор сочится пот какой-то едучий да вонючий, но главное — одеяло палаткой: женщину хочется — хоть волком вой. Еле до утра дожил…

— Так-так, — Кармен от нетерпения ворочается на полу. — Андрей, дай-ка сигаретку!

Закуриваем все, дырявя темноту тремя веселыми огоньками.

— Утром с друзьями приходим на службу — мокрые от пота, взгляд потерянный, и штаны топорщатся. Начальник как увидел, сразу все понял (он там не первый год).

Водку, говорит, вчера пили китайскую? Пили — киваем. С тигром на этикетке? С тигром — отвечаем. Сколько выпили? По бутылке на нос признаемся. Начальник побледнел и за голову схватился. Да этот напиток, говорит, лишь максимум по пятьдесят граммов в неделю употреблять можно! И тут же придвигает к себе телефон и звонит какому-то своему приятелю. У тебя там, кричит в трубку, в сельхозкооперативе кубанские казачки масло давят из подсолнуха. Срочно пришли сюда — покрасивей да побоевей. У меня тут четыре охламона тигровой водки нажрались, того и гляди помрут от одиночества. Положил трубку, посмотрел на часы и говорит: приедут они к обеду, ждите в гостинице. Даю трое суток. Чтоб в пятницу утром были на службе, как штык! — Раздухарившийся Соломин рассказывает бодро и весело.

Я слушаю своего шефа, открыв рот. Таких мемуаров, да и вообще подобного поведения я от него не ожидал.

— Верите ли, — продолжает опьяненный воспоминаниями и опьяневший от водки Соломин, — ни до, ни после никогда со мной такого не было. Да и с друзьями моими тоже. Трое суток мы из постелей не вылезали! На сон — всего пару часов, на еду — считанные минуты. Кстати, по распоряжению нашего руководителя продукты нам прямо в номера доставляли. Бедные были наши казачки! Дай им Бог здоровья, если живы!.. Ну, а в пятницу наше руководство сделало с нами почти то же, что и мы с казачками.

Соломин ставит точку в рассказе и шумно вздыхает от усталости.

— Восток — дело тонкое, — говорю я, улыбаясь во весь рот.

— Да-а, Виктор Алексеевич! — удивленно произносит Кармен. — Что развеселили, то развеселили… Вы сверкнули неожиданной гранью. Я начинаю вас любить. За это не грех и выпить. Наливай, Андрей!

Странно, но в ее голосе я особого веселья не чувствую.

— Анечка, детка, — голос у Соломина по-стариковски вздрагивает, как-то неловко мне… Не валяйся ты на полу! Сядь сюда, к нам. А то как на помойку выброшенная.

— А я, разлюбезный Виктор Алексеевич, и есть с помойки, — затвердевает у Кармен голос. — Вы что, до сих пор этого не поняли?

— Нельзя так, голубушка, — ерзает в кресле дед. — На душе как-то плохо у меня.

— Ну, душа ваша — сами с ней и управляйтесь, — рубит Кармен неожиданно низким голосом.

Мне начинает казаться, что в воздухе сгущается электричество.

— Прости ты меня, старого дурака! Я теперь тебя по гроб жизни не забуду, — в груди у Соломина что-то свистнуло. — Только не лежи ты у моих ног живым укором, словно изгнанный и заплеванный ангел!

Я начинаю тереть виски, чтоб не загудело в голове.

— Хочешь, я вот сейчас тут на колени перед тобой стану и буду стоять, пока ты не поднимешься?.. Ты уж из меня сегодня и деспота сделала, и пропойцу, и шута. Я уже на все готов, — и голос у старика начинает дрожать. — Только не терзай меня больше!

Скажи что-нибудь… Скажи, не молчи! — и в груди деда булькает захлебнувшаяся душа.

Я шалею от резкого перехода и вижу на фоне окна, как поднимается Кармен и осторожно идет к Соломину.

— Ну, будет вам, будет, — тихо приговаривает она, словно хочет успокоить расшалившегося ребенка. — Где вы есть? Дайте руку!