Борис Виан - Сердце дыбом

Жакмора захватил общий порыв, он поймал себя на том, что кричит со всеми вместе.

Справа и слева прихожане маршировали на месте, и их топот был похож на грохот солдатских сапог по чугунному мосту. Несколько человек из передних рядов подбежали к кафедре и принялись трясти поддерживавшие ее опоры.

— Дождя не будет! — Кюре был теперь невидим, но по голосу чувствовалось, что он вошел в раж. — Скорее ангельские крылья упадут на землю! Скорее изумрудные перья, алебастровые вазы, чудные картины хлынут с небес… но ни капли воды! Богу плевать на ваш клевер, овес, пшеницу, рожь, ячмень, гречиху, хмель, люцерну, молодило и шалфей…

Жакмор подивился эрудиции кюре, однако стойки кафедры затрещали, подломились, и динамики разнесли по храму крепкое ругательство — кюре упал вместе с кафедрой и расшиб себе лоб.

— Ладно! Ладно! — закричал он. — Будет вам дождь! Уже пошел!

Атакующие откатились, ринулись к дверям и распахнули их. Действительно, небо внезапно нахмурилось, и первые капли, как резвые лягушата, запрыгали по паперти. Еще минута — и по шиферной кровле церкви хлестал ливень. Прихожане кое-как установили кафедру, кюре открыл створки и спокойно произнес:

— Служба окончена.

Женщины вставали с мест, мужчины надевали шапки, и все, крестясь, пошли к выходу.

Жакмор хотел сразу пройти в ризницу, но был вынужден задержаться на месте и подождать, пока схлынет людской поток.

В проходе он столкнулся с носатым вислогубым столяром. Тот злорадно усмехнулся:

— Видал? Мы в вере крепки. Как бы там кюре ни разорялся. Он все никак в толк не возьмет, для какой надобности людям Бог. — Он пожал плечами. — Э-э, да пусть себе дурью мается! Беды никакой, одна потеха. С кюре или без кюре — все равно, службу у нас уважают. А главное — створки-то мои выдержали.

Столяр пошел к выходу. Пизабеллы нигде не было видно, и Жакмор не стал ее искать. Церковь почти опустела, и он наконец пробрался в ризницу, а там, не стучась, вошел во внутреннюю дверь.

Кюре возбужденно расхаживал по комнатке и принимал похвалы, которые щедро расточал ему ризничий, человек с красным и на редкость невыразительным лицом, — Жакмор не сразу вспомнил, что уже видел его накануне.

— Вы были неподражаемы! — восхищался ризничий. — Великолепны! Какое вдохновение! Это ваша лучшая роль!

— Еще бы! — отвечал кюре. — По-моему, я их проучил!

На лбу у него красовалась огромная шишка.

— Это было потрясающе! — не унимался ризничий. — Какая мощь! Какая страсть! А как мастерски была построена речь! Верьте слову, я преклонялся и преклоняюсь перед вами!

— Ну, положим, — скромно сказал кюре, — ты преувеличиваешь… Конечно, получилось недурно. Но чтобы уж до такой степени? Не верится.

— Позвольте мне, — вмешался Жакмор, — присоединиться ко всему сказанному.

— Ах, какой талант! — вздохнул ризничий. — Нет, вы были просто… просто божественны!

— Будет вам, — сказал кюре. — Вы мне льстите. — Приосанившись, он любезно улыбнулся Жакмору: — Проходите, месье, садитесь…

Жакмор сел на стул.

Ризничий захлебывался от восторга:

— Ах!.. Ах!.. Когда вы произнесли фразу: «Храм — это вам не лейка», я едва не лишился чувств. Буквально! О, господин кюре, какой талант, какой талант! Или это: «Он не любит ваш клевер!» Какой шедевр!

— И ведь все, что я говорил, — чистая правда, — кивнул кюре. — Но не будем задерживать посетителя.

— Я пришел договориться насчет крещения, — напомнил Жакмор.

— Как же, помню, разумеется, помню, — отозвался словоохотливый кюре. — Что ж… сделаем все не откладывая. Приезжайте к четырем. Без двадцати я начну звонить. Так и условимся.

— Благодарю вас, господин кюре, — сказал Жакмор, поднимаясь. — И примите еще раз мое восхищение. Вы были… грандиозны!

— О! — воскликнул ризничий. — Вот подходящее слово: именно «грандиозны»! Вы грандиозны, святой отец!

Растроганный кюре с жаром потряс руку Жакмора.

— Жаль, что вы так скоро уходите. Я охотно пригласил бы вас отобедать… Но боюсь отнять у вас время…

— Я действительно тороплюсь, — сказал Жакмор. — В другой раз — с радостью. Спасибо. И браво!

Он вышел широким шагом. В храме было пусто и тихо. А на улице дождь почти перестал. Снова показалось солнце. Теплый пар поднимался с земли.

«Этого мне надолго хватит, — думал Жакмор. — Сходил в церковь два раза за один день — теперь можно еще лет десять не ходить. Или хоть девять с половиной».

Он сидел внизу в холле и ждал. На втором этаже, прямо у него над головой, расхаживали Анжель, Клемантина и нянька — сквозь толстый пол и потолок их шаги были еле слышны. А иногда все эти преграды пронзал младенческий визг и острой булавкой вонзался в барабанные перепонки Жакмора. Кричал Ноэль или Жоэль. Ситроен — никогда.

Наконец все спустились. Пизабелла надела для церемонии крещения розовое атласное платье с пышными лиловыми бантами, а к нему черные туфли и черную шляпку. Она боялась лишний раз повернуться, прикасалась ко всему кончиками пальцев и уже разбила три вазы.

Анжель был одет как обычно. А Клемантина — в черных брюках и со вкусом подобранном жакете. Трех поросят упаковали в вышитые нейлоновые конверты.

Анжель пошел выводить машину.

Клемантина держала Ноэля и Жоэля, а Ситроена доверила няньке. Губки его дрожали, он поглядывал на мать, но не плакал. Ситроен не плакал никогда. Клемантина в ответ смотрела на него с насмешкой и преувеличенно-ласково прижимала к себе Ноэля и Жоэля.

Машина подъехала к крыльцу, и все двинулись к ней. Первым шел Жакмор, нагруженный пакетами с леденцами, мелкими монетами и шкварками, чтобы раздавать по выходе из церкви ребятам, щенятам, жеребятам и прочей живности.

Небо все так же сияло синевой, цветущий парк переливался пурпуром и золотом.

Машина тронулась. Анжель старался вести плавно, чтобы не тревожить тройняшек.

Атласное платье няньки громко хрустело при каждом движении. Очень красивое платье. Но Жакмору больше нравилось другое, пикейное — оно лучше облегало фигуру. В этом же Пизабелла выглядела настоящей деревенской клушей.

2 сентября (позже)

Погруженный в раздумье Жакмор сумерничал у себя в комнате. Встать и зажечь свет было лень. Измотавшись за день и за всю неделю, он пытался восстановить душевный покой. В суете и спешке последних дней его ни разу не потянуло к психоанализу, и вот теперь, едва он уединился и расслабился, как ощутил в себе прежнюю гнетущую пустоту и апатию, которую лишь временно заслоняло обилие событий. Ни воли, ни желаний, он просто сидел и ждал, пока в дверь постучит служанка.

В комнате с лакированными стенами приятно пахло сосной, было тепло, но не душно, дыхание моря охлаждало знойный воздух. Редкие птичьи возгласы пробивались сквозь мелкий наждак цикадового стрекота.