Григорий Каковкин - Мужчины и женщины существуют

— Здравствуйте. Я — Аркадий. Я вас сразу узнал. Вы представляете, Людмила, в какой день мы встретились?! — сразу начал экскурсию Аркадий. — Сегодня пятнадцатое сентября, именно в это время Наполеон входил в Москву, а она горела. Ее подожгли.

— Я слышала.

— Что вы слышали, Люда? — с интонацией допроса спросил Аркадий. — Что?

“Он, наверное, еще сумасшедший”.

Она вспомнила, как в Червонопартизанске на вокзале все немногочисленные поезда встречала немолодая женщина, разряженная в красные рюши, с напудренным лицом и ярко крашенными губами. Для всех сойти с ума — это значило быть ей.

— Я слышала, что Москву подожгли. Но не знала, что это было пятнадцатого.

— Или четырнадцатого. Скорее, пятнадцатого. В разных источниках по-разному, людям свойственно ошибаться и забывать, — сказал он и предложил идти дальше.

— Какая погода! — восхитился Аркадий.

— Солнце, — сказала Людмила.

“Мы, наверное, так и будем ходить и говорить: “какая погода — солнце;

солнце — какая погода”.

— Бабье лето.

— Да.

— Последние деньки.

— Да.

“Он меня раздражает”.

Они еще прошли немного, и Людмила спросила:

— Ну и что там с Москвой?

— По приказу графа Ростопчина Москву подожгли. Он был градоначальник, а французы считали, что то, что он сделал, это признак фанатичного патриотизма и варварства. Дикого. Приказать поджечь город — это надо додуматься! Представляете, какая бы сейчас была Москва. У нас не пишут о том, что никакого плана ведь не было — сдавать Москву и тем более поджигать. Какой мог быть план?! Просто делали назло — не доставайся ты никому. И все. Для России это нормально. Это не Франция, это наш почерк. А вот вы представляете, что было бы, если бы Наполеон победил? Граф Ростопчин не приказал бы поджигать Москву. Кутузов, скажем, умер не в 1813-м, а годом, двумя раньше. Французы поселились бы в Москве, осели, завели русско-французских детей, понастроили костелов. Пол-Москвы детишек говорили бы по-французски, как их “рара”. Завели республику…. Десять — двадцать лет западной оккупации и история пошла бы по-другому. Крепостное право отменили бы сразу. Не было бы никакого Ленина — Сталина. Вам интересны эти фантазии?

— Интересны. Но лучше держаться фактов, — сказала Людмила. — Я слышала, говорят так — история не любит сослагательных наклонений.

— Я вас такой и представлял, — сказал Аркадий, еще раз осмотрев Тулупову быстрым страстным взглядом. Все, что он говорил, было придумано им только сейчас, когда он увидел ее — маленькую, стройную для своих лет женщину и ее грудь, увлекавшую в бесконечность тепла декольтированной складки.

— А я вас совсем никак не представляла. Никак.

— Почему? — спросил Аркадий.

— Не знаю.

“В моей жизни уже встречались мужчины, любители истории. Наверное, хватит. Что об этом говорила Шапиро?”

— Мы сейчас находимся на холме деревни Черепково. Тут была деревня. Барский дом и деревенские избы, — чтобы остудиться от собственных мыслей о ней, заученным голосом экскурсовода продолжал Аркадий. — Французы готовились к переправе через Москву-реку. Моста не существовало. Отсюда Наполеон смотрел на город, на купола церквей, они им казались “манифик”, волшебными, они не видели столько золота снаружи, они привыкли внутри. Бабье лето — как сейчас, погода. Я вот чувствую, что император тут. Где-то. И думает, что вот скоро отдых, он устал… Они видели позолоту куполов и кричали — ура, Москва! Москва! Был такой дипломат в России — граф Сегюр, он так и пишет. И все дворянство уже говорило по-французски, им не надо было на пальцах объясняться. Все было готово принять цивилизацию. Есть Рим — Европы и вот теперь будет Рим Азии. (Перенести тире от Европы к Азии?) Если мы триста лет были под татарами, что нам под французами бы немного не побыть?

— Вы москвич? — неожиданно спросила Тулупова.

— Да, а что?

— Ничего. Чего это вы Москву сдаете?

— В каком смысле?

— В прямом. Русские победили. Все! — то, что он говорил, с самого начала раздражало ее, и она добавила с интонацией школьной учительницы, уличившей в ошибке: — Русские! И мне это нравится.

— Мне тоже. Потому что нам остается делать? Мы гордимся всегда только одним — могли бы умереть, а выжили! Патриотизм — это поощряемая форма невежества. Я считаю.

— Считайте, как хотите, но мне кажется, наша экскурсия подошла к логическому концу, извините, — сказала Людмила Тулупова и быстрым шагом пошла к метро.

Аркадий не ожидал такого резкого неприятия его исторических концепций и несколько минут стоял ошарашенный, но потом побежал и догнал ее.

— Людмила, — сказал он, придерживая женщину за руку.

— …Ивановна, — поправила Тулупова.

— Людмила Ивановна, я не хотел вас обидеть… Мне просто так…

Она прервала его:

— Чего вы не хотели, Аркадий, как вас..?

— Моисеевич.

— Аркадий Моисеевич?

— Да, — сказал Аркадий.

— Аркадий Моисеевич — вы еврей?

— Еврей, — обреченно сказал Аркадий. — А вы не выносите евреев? Вы — антисемитка?

— Нет, я евреев люблю. Даже очень. Здесь вы можете не сомневаться. Но вы, Аркадий Моисеевич, как-то очень резко начали свою экскурсию. Я девушка провинциальная, русская. Фамилия Тулупова. Вы слышали о такой? Какая у вас фамилия?

— Раппопорт. Два “п”.

— Отлично! Аркадий Моисеевич Раппопорт. Два “п”. А моя — Тулупова. Вы слышали о князьях Тулуповых?

— А вы об академике Раппопорте слышали? Он вместе с Сахаровым создавал атомную бомбу.

— Нет, но готова послушать. Может быть, у вас это получится лучше, чем про сдачу Москвы, — сказала Людмила и развернулась, чтобы продолжить прогулку. — Вы прощены.

“Господи откуда это во мне?”

— Академик Раппопорт мой отец, я у него был поздний ребенок. Но кто такие Тулуповы, Людмила Ивановна?

— Мне нравится, что мы перешли на имена-отчества, Аркадий Моисеевич, это не даст вам говорить плохо о моей родине. О России. Так кто был ваш отец?

— Атомщик. Он участвовал в создании бомбы наряду с другими известными людьми. Но вы говорили что-то про ваш княжеский род, к которому принадлежите.

— Наш род разгромили. Всех моих пра-пра-пра-прабратьев убили, по приказу Ивана Грозного, но вот я осталась. Как-то Бог уберег. Отец, скрываясь от гонений и еще чего-то, от преследователей, пошел работать на шахту в городе Червонопартизанске, где я родилась. Мать, чтобы никто не заподозрил ее родовитости, устроилась в столовой поваром. Атомную бомбу они не создавали.

— Значит, вы, Людмила Ивановна, из семьи репрессированных?

— Я рада, Аркадий Моисеевич, что хоть с чувством юмора у вас все в порядке. А вы из семьи невыездных, обиженных на советскую власть евреев?

— Можно и так сказать.

— Чего же вы не уехали?