Фарид Нагим - Земные одежды

В здании оренбургского вокзала вповалку спали беженцы — мужчины, женщины, старики, дети — приходилось осторожно переступать через головы и баулы.

Блеклыми штрихами стыла над площадью луна. Дымились светящиеся трубки реклам. Димка вдохнул и сжал ладонью нос — больно, будто его бритвой срезали, и он хлюпает кровавыми дырочками.

— Градусов сорок пять, Коль, не меньше, — словно извинялся Димка.

Тот молчал.

— Такое раз в десять лет бывает, повезло нам с тобой.

Коля молчал и втягивал голову в плечи.

— Не то плохо, что здесь люди хреново живут, — продолжал Димка. — А то хорошо, что здесь хоть кто-то живет и что-то еще делает в такие морозы.

— Вот что, Митяй! — Коля резко встал. — Ты меня извини, а я назад, в Москву, хватит приключений, е мае!

Ноздри его дымились.

— Да все нормально, Коль, пройдет этот депресняк! Сейчас в машину сядем, согреемся.

— То этот пацан, дурак, то ты со своими морозами, аж зубы ломит, и в носу хрустит!

— Приедем к бабе Кате, она нам баньку стопит. Хорош! Хоть на деревню мою посмотри, а там поступай, как хочешь.

— Здесь лето вообще бывает?

— Такое же, только с плюсом.

— Я тока щас понял, чего ты меня тащишь — тебе слесарь-механик нужен!

Дима не отвечал, чтоб не поругаться. Сразу найти машину не удалось. Никто не хотел ехать в те края, ругали дорогу, занесенный буранами грейдер и даже волков. На заднем стекле “Фольксвагена” — наклейка: “Хочу домой, в Германию!” Димка поглядывал на Колю и растерянно усмехался. Уже светало, когда к ним подошел толстый мужик.

— Дяденьки, а вам далеко за Соль-Илецк надо?

— Ченгирлау, слышали?

— Слышал, не глухой. Поехали, у меня “уазик” “председатель”!

— Поехали! — хором закричали они.

— По деньгам не обидите? Мне ведь прямо в Ченгирлау и надо, летеху с таможни забрать.

— Да какие разговоры, поехали быстрей!

— Тем более там дорогу “Ка семьсот” пробил угольником.

— Поехали!

В советской, полувоенного образца машине было холодно, как в картонной коробке.

— Ща, мужики, ща, я печку включу.

Ждали на улице.

— У-удивительный вопрос, почему я водовоз? — неспешно напевал водитель. — Это вам еще повезло, вчера под пятьдесят было или больше, градусник сломался.

— Коль, ты меня извини, у тебя ухо посинело. Давай я снегом потру.

— Я те ща потру!

— Па-атому что без воды… Что-то вы на охотников не больно похожи, — мужик усмехнулся из кабины и посмотрел на Колькину обувь.

— А мы и не охотники в общем-то, — Димка пожал плечами.

— …без воды — и не туды, и не сюды! На, Маугли, погрейся! — мужик впихнул Кольке лохматые комья унтов. — Залезайте, там тулупом большим накройтесь с головой.

Наконец, хрустя и щелкая промерзшими боковинами, “уазик” тронулся. Димку все не покидала мысль заехать к Галинке, оставить ей половину суммы, а другую накопить за ближайшие годы. Но воротило с души от этих расчетов, циничная грязь Галинкиных требований тенью ложилась даже на Ивгешку, остужала его мысли о ней. Все кончено, пора бы уже успокоиться.

— А что же за таможня там появилась? — вспомнил Димка. — Не было вроде.

— У-у, чисто боевик! — обрадовался мужчина. — Там в прошлом году местный парень двоих наркобаронов грохнул и до кучи самого Табаню завалил, был там такой, то ли цыган, то ли жиган, не знай.

— Надо же? — удивился Димка.

— Серьезно! Говорят, бабу какую-то не поделили. До области дошло, менты взялись, чисто войсковую операцию провели против мафиозов, а в октябре там пограничный отряд с таможней поставили, и правильно, давно пора.

— Мафио-озы… Подохнуть можно в таком климате! — Коля задыхался и как ни успокаивал дыхание, но кашель прорвался сырой, лающий.

— У меня тоже бронхит. Барсучьим жиром надо смазывать! — кричал водитель. — И кумыс пить. Кумыс самое оно — поначалу кобылья сака, а потом за уши не оттянешь! Тем более, в нем градус имеется.

— Поворачивай! — твердо сказал Димка. — Возвращаемся!

— Хоба-на, удивительный вопрос, почему я водовоз?

— Ты чего, Дим? — испугался Коля. — Я все! Я за любой кипеж, кроме голодовки.

— Возвращаемся! Забыл. Дело у меня там…

— Мне вообще-то до лампочки. Время терпит. Вот только бензина сколько пожгу.

— Заплатим. Возвращаемся, я скажу куда. Степной район, улица Салмышская, тридцать два.

В салоне стало жарко. Мужик постепенно разоблачался и превратился в худого, юркого дедушку.

— Может, печку выключить? — предложил Коля.

— У меня здесь чисто питомник, я все щели законопатил.

— Хорошая машина, все-таки! — одобрил Коля. — Ее и “буханку” специально делали для сопровождения танковой колонны.

— Она че!

— Я слышал, будут возобновлять производство.

— Хорошо бы.

— А у вас выборы как прошли?

— На высоком политическом уровне…

Стыло розовели дома, дрябло оседающим дымом разбухала труба ТЭЦ, парили и обрастали ледяными комьями трубы коммуникаций. Димку удивила ранняя торговля возле второго подъезда — черный лоток, очередь покупателей. Наверное, мясо из деревни привезли на продажу. Но подойдя ближе, увидел не лоток, а гроб на табуретках, и возле него — смиренно притихшие люди. Крышка гроба прислонена к ограде. Полупрозрачное муляжное лицо покойника, вобравшее в себя отсветы серого воздуха, синеватого снега, желтого штакетника. Димка снял капюшон и, склонив голову, прошел мимо, укоряя себя за поспешность, за молодое желание жить.

Трели звонка разносились по пустынной площадке, и снова тишина. Димка присмотрелся и заметил на косяке и обивке полосы, какие остаются, когда квартиру опечатывают.

Открылась соседняя дверь и выглянула та же самая женщина, в том же самом турецком халате. Вышла с пакетом к мусоросборнику, громыхнула ковшом и замерла. Димка чувствовал — изучает со спины.

— А вы кого ищете, мужчина? — строго спросила она, пройдя ближе к своей двери.

— А вы меня не узнали, наверное? Я здесь летом…

— Да вижу, вроде приличный мужчина, — женщина осмотрелась и продолжала быстрым шепотом. — Осудили ее! Она мужика своего убила! Руку на нее поднял, ну она и сунула в него ножом. Потом помирились, скотчем заклеили, выпили, тут он и помер. Из-под стражи сбежала прямо в здании суда. Очень Галина дерзкая женщина, беспредельщица натуральная. Засада была! Поймали…

— А скажите, дочь ее, Евгения? Учится?

— Какой там! В монастырь ушла на Чкалова, — женщина перекрестилась. — Доченька материны грехи отмаливает, во какая жизнь пошла.

— Так это здесь, в Оренбурге, что ли?!

— Что ли! Я ж говорю, на улице Чкалова, он у нас и есть самый большой храм!

Первые птицы робко прокалывали застуженный воздух своим чириканьем. Замерзшие деревья, казалось, боялись пошевелить, вздрогнуть хрустальными ветвями. Мелко серебрится воздух на свету.