Фарид Нагим - Земные одежды

— Каких бахчах?

— Хо-хо, узнаешь, коллега.

Вскоре миновали защищенный соснами участок грейдера и начались обледенелые прогоны, на которые слева и справа вползали толстые вихрастые сугробы, дальше дорога только угадывалась под зефирно-волнистыми слоями.

— Волк! — ахнул дедушка, машина завиляла и остановилась.

Но Дима и Коля, привыкшие к городским видам, долго не могли углядеть его. Довели деда до остервенения и вдруг метрах в ста, возле старого дерева, увидели худую серую собаку. Она смотрела на машину.

— Вон, под грейдером еще. Сучки, наверно? Стая! — ахал дед. — А ну-ка садани по нему!

— Я вам садану ща! — подал голос Коля. — Вы что голодный?

— При чем тут голодный?! Унты на дорогу вышли!

— Валенки носите. Зачем такую красоту губить?

— Хоба-на! Мужики, вам фоторужо надо было брать, а не этот жакан.

Димка щелкнул магазином и вставил прицел.

— Дим, слышь, я серьезно, е мае!

— Сиди, Гринпис, я на него только посмотрю.

— Попался бы ты ему со своими кожаными штанами один! — злился на Кольку дед. — Голодный! Валенки! Э-эх…

Димка прикрыл дверь. Волк не шелохнулся, даже когда он направил на него винтовку и блеснул оптикой. Казалось, сама степь смотрит на Димку сквозь эти бесстрастные и удивительно красивые глаза с приятным русско-казахским акцентом. Грейдер чернел слабой ниточкой и терялся в снежных барханах, сливающихся с белесым небом. В прицеле волк уже не казался таким худым — мощный шерстистый загривок, широкая грудь, длинные, не по-собачьи крупные лапы и страшные, боевые клыки. Димка положил палец на спусковой крючок. Волк мотнул башкой и вильнул к дереву. Димка снова навел резкость, и снова волк отошел. Димка протер глаз. Волк посмотрел с насмешкой.

— Как чует, — прошептал Димка, выбрал в прицел крупную сучкастую ветку над ним и, показалось, ткнул пространство тремя рельсами — сверкнули щепки и обрушились снежные потоки.

Димка попал не туда, куда метил, а даже лучше — свалилась вся верхушка, будто ее отгрызли. Серые призраки легко стелились и скользили по белым холмам и вдруг пропали, точно провалились в овраге, не видном на сплошной сияющей белизне.

— Нормально? — строго спрашивал Колька у деда. — Устраивает?

— Ноу проблем.

— Чего вы тут? — усмехнулся Димка.

— Унты у него купил! У тебя какой размер? Скажи, я тебе тоже куплю!

— Ну, охотнички пошли, — ехидничал всю дорогу дед. — Кому скажи, не поверят.

— Хорошие унты! — похвалил Димка. — Верным путем идешь, товарищ!

— Они в вашем Ченгирлау собаку утащили с крайнего двора... Понятно, ули, москвичи, развлякацца приехали!

Дед высадил их на площади возле старого карагача — ствол обледенел, ветви разбухли от инея и огромная крона, казалось, поддерживается уже не физическими законами, а божественными. Наверное, этот карагач считался всеми негласной остановкой, конечной точкой пути.

Смеркалось. Обиженный “председатель” удалился, и вокруг них встала хрустальная тишина.

— Потрясающе! — ноздри у Коли раздувались. — Как же легко здесь дышится!

— А эхо, слышь! — Димка набрал воздуха в легкие. — Кто украл мои хомуты?!

— Ты-ты…

— Детство мое здесь прошло! — Димка произнес это с такой гордостью, будто здесь прошло детство Александра Македонского.

— Ты-ты…

На белых крышах тень ветвей заиндевелых, видно все до последней крупинки. Застыла тень дыма из трубы. Он далеко виден — фиолетовый в сером небе. На проводах когда-то повисли паутинки. Теперь они заиндевели, потолстели, висят гроздьями.

— Как же здесь красиво, е мае! Дышу и не кашляю!

Они шли, и снег под их ногами скрипел с таким заговорщическим и таинственным значением, что душа замирала, будто в предощущении великого праздника. Зима укутала деревню роскошным покрывалом, и она сонно парит в звездном космосе. Дореволюционный свет в редких окошках. Порой, возле глаза громадной плоскостью вспыхивает мелкая снежинка и, кажется, слышно, как река хлопает об ледяной потолок.

— А почему название такое нерусское?

— А вот будет дождь с громом, Коль, тогда поймешь.

— В смысле?

— Это звуковое подражание грому и эху — Ченгир Ла-ау.

Вдруг черное существо выкатилось из переулка и с разбегу прыгнуло на Димку. Коля отпрянул.

— Все, приехал, приехал, — Димка осторожно прихлопывал Васянку по спине.

— Дя Федь! Ты уехал, а я чуть с горя не умер своей смертью.

— Все, больше не уеду. Ну-ка, посмотрю на тебя… Вырос! Надо же, как ты вырос с лета!

— А я на твоем турнике вишу, дя Федь.

— Молодец. Познакомься, Коль, это мой друг Васянка.

— У тебя тоже кликуха есть? — строго спросил Коля.

— Есть, Колбаса.

— А у меня — е мае.

— Здарова, е мае!

Димка засмеялся.

— А вы у ба Кати будете?

— Да, Вась, первое время.

— А то идите ко мне, я без никого, пожрать есть, полторашку поставлю.

— Давай в следующий раз, Вась.

— О'кей, пацаны, без проблем.

Дом бабы Кати присел под белым завалами, нахохлился. На заснеженном крыльце кружок, оставшийся от теплого донышка ведра с золой. Щели двери заиндевели, обметены белым пухом, побелели шляпки гвоздей.

В доме пусто, голая лампочка под потолком сыплет мертвенно-желтый свет. Снова это ощущение прогибающихся под ногами половиц. Под зеркало трюмо подоткнуты новогодние открытки, яркие, блестящие, словно из страны куклы Барби.

— Кто там?

Баба Катя лежала на кровати. Димка вздрогнул от того, как она похудела и вытянулась, как пронзительно посинели глаза.

— Накормила меня Якубенчиха мыныезом, — сказала она Федору, будто он на пять минут отлучался во двор. — Вот, живот теперь болит и болит, ни встать, ни согнуться.

— Я пойду в район позвоню, баб Кать, “скорую” вызову.

— А хлеб какой пекли? — бормотала она. — В печь ставили, а вынуть уже не могли, распекался. Прямо в печи резали напополам.

Димка с Колей накачали воды в баню, нарубили дров и затопили. Насколько в ней было холодно и неуютно, настолько же она преобразилась от огня, наполняясь жизнью, сырым древесно-банным духом. Глядя на нее со двора, казалось, что в большом сугробе светится оконце, а сверху валит дым.

Кинули по навильнику сена корове и сгорбленному косматому баранчику, похожему на карликового мамонта.

— Как приятно они хрумкают сеном, давай послушаем, Дим.

Снег сыплется, будто с луны, тающей в дымке. Мягкий, желтый свет окон на синих дорожках.

— Завтра потепление, — пообещал Димка.

— Да иди ты!

Пришла Антонина, накрыла на стол. Димка увидел в белой выемке холодильника ту самую банку икры, которую дарил бабе Кате летом. Колька достал бутылку. Потом Альбина принесла каймак с баурсаками. Пригласили и ее. Она к удивлению Димки согласилась.

— Вторая неделя, — шептала Антонина.