Робер Мерль - Уик-энд на берегу океана

– Сволочи! – сказал Майа.

Пришлось шагать до санатория босиком. Время от времени он останавливался и оглядывался назад. Огонь на судне уже, очевидно, подобрался к пулеметным лентам, потому что то и дело воздух со свистом рассекали пули. На багровом фоне пламени резко выделялся ствол, и так как он по-прежнему был направлен вверх, Майа вдруг представилось, что пулемет продолжает вести стрельбу сам по себе и яростно бьет в пустое небо.

– Одного я в толк не возьму, – сказал Александр, – почему это твой англичанин не прыгнул.

Сидел Александр на своем обычном месте, уперев кулаки в бедра, и лунного света хватало только на то, чтобы осветить его лицо. Держа в руках полный котелок мяса, Майа жадно ел и старался главным образом не посадить пятно на брюки защитного цвета, которые ему дал надеть Дьери.

– Другие тоже не прыгали.

– Очевидно, утонуть боялись, – сказал Пьерсон.

Майа отрицательно покачал головой.

– У всех же были спасательные пояса.

Только тут он заметил у костра коренастую фигуру.

– Смотри-ка, и ты здесь? Значит, выполнил все-таки мое поручение.

– Нет, – сварливо сказал Пино, – я тут ни при чем. Александр сам предложил мне остаться.

– Значит, в точку! – рассмеялся Майа.

Пьерсон взял у Майа револьвер, разобрал его и теперь аккуратно протирал все части.

– Одного я в толк не возьму, – сказал Александр, – почему эти типы не кувырнулись в эту лужу, а?

Майа открыл было рот, но спохватился и промолчал.

– Господи боже ты мой! – крикнул Александр, воздевая к небесам свои здоровенные лапищи. – Да разве в такую минуту можно колебаться. Ты хоть наелся? – тут же спросил он. – А то, может, сардины открыть?

Луна светила вовсю, и тени от костра, который разжег Александр в честь возвращения Майа, плясали на их лицах. Пино сидел слева от Александра. Отныне это будет его место. Александр оглядел приятелей и подумал, что опять все в полном ажуре…

– Ого, – сказал Дьери. – Для Майа, видно, ничего не жалко.

Майа нагнулся вперед.

– А ты, оказывается, не спишь? Ну как твои миллионы?

– Скажи, наелся или нет? – прервал его Александр.

– Черта с два, наелся!

Александр протянул ему только что открытую коробку сардин.

– Это все мне?

– Все тебе.

– Ах, черт, – сказал Майа.

Оба рассмеялись, переглянулись. Александр налил полную кружку вина и протянул ее Майа.

– Я так всю нашу столовку обожру, – блаженным голосом сказал Майа.

Все с улыбкой смотрели, как он уплетает сардины.

– А теперь, что ты скажешь насчет доброго грога из виски? – спросил Александр.

Дьери вяло пошевелился в своем углу,

– Виски-то мое!

– Если угодно, мы тебе за него заплатим, – сказал Пьерсон.

– Двадцать бутылок по семьдесят пять франков – сумма солидная!

– Раз так, ты мне еще не отдал за хлеб десять франков.

Дьери с трудом скрестил свои жирные ноги.

– Небось не к спеху.

– Вот оно как люди богатеют, – сказал Александр. – Оказывается, проще простого.

– Верно, – подтвердил с набитым ртом Майа, – проще простого. Надо только страстно любить деньги. И в сущности именно поэтому не так-то много людей богатеет. Редко, когда люди любят что-нибудь со всей страстью.

Александр сидел, аккуратно положив свои большие волосатые руки на колени. Он слушал Майа и с удовольствием думал: «Ну и режет!»

– Ну и режешь, – восхищенно проговорил он вслух.

Да, все было в ажуре и на этот раз.

– Если на то пошло, давайте действительно сделаем грог на всю компанию? – предложил Дьери.

– Сделать-то нетрудно, но я не желаю ходить по ночам к колодцу и таскать воду»

– Давайте я пойду, – сказал Пино.

Схватив флягу, он скрылся в темноте. Майа повернулся к Александру:

– Ну, как он, по-твоему?

– Славный малый. Одно плохо, не может спокойно видеть немецкий самолет, сразу начинает по нему палить.

– Что ж, дело хорошее, – сказал Пьерсон.

– Если от этого польза будет, тогда да. Но всегда может случиться, что фашист пролетит на бреющем полете и уложит десяток парней.

– Ничего не поделаешь, риск.

Александр пожал плечами.

– В данный момент – риск идиотский. Нашего дружка Пино нынче вечером выгнали из санатория. Вздумал оттуда стрелять. А сейчас собирается стрелять из дюн. Вырыл в песке для себя укрытие.

– Он настоящий герой, – серьезно сказал Пьерсон.

– Больше того, – сказал Майа, – это и есть тип героя. Он не способен представить себе собственную смерть. А только смерть врага.

«И, однако, – подумалось ему, – еще совсем недавно я сам тоже восхищался Пино».

– Не в том даже дело, – кротко сказал Пьерсон, – он храбрец.

– Храбрец? – переспросил Александр. – Ясно, храбрец. Но если он получит в брюхо пулю, когда будет валять дурака в дюнах, увидишь, какой из него будет храбрец! Как бы человек ни храбрился, у него, запомни хорошенько, только одна пара кое-чего. А не три, не четыре или, скажем, не полдюжины. Пара, всего только пара – и ничего не попишешь!

Он подбросил в костер несколько полешек.

– Какая все-таки глупая штука война, – сказал Майа. – Чем больше укокошишь людей, тем больше у тебя заслуг.

Пьерсон обернулся в его сторону:

– Раз ты не любишь войны, почему ты тогда воюешь?

– Как так почему я воюю?

– Да, да, почему? Мог бы, скажем, дезертировать или покончить с собой. А раз ты пошел воевать, значит, ты сделал выбор, выбрал войну.

– И это, по-твоему, выбор? Тебе говорят: «А ну-ка, отправляйся срочно на бойню, причем шансов у тебя выжить только семь из десяти, а не хочешь, тебя немедленно выведут в расход как дезертира». И ты называешь это выбором?

– Да, – сказал Пьерсон своим кротким и упрямым голосом, – да, я называю это выбором.

– Слушать тебя тошно, – сказал Александр.

– Вот, – сказал Пино, входя в освещенный костром круг с полной флягой в руке.

Так он и остался стоять, низенький, плотный, у края освещенного круга, и его черные пропыленные вихры нелепо торчали надо лбом.

Александр налил воду в котелок, прикрыл его крышкой и подбросил дров в огонь.

– Держи, – сказал Пьерсон, возвращая Майа револьвер. – Я его насухо протер и, кроме того, зарядил.

Майа совсем разнежился в сухой одежде. Брюки английского военного образца, которые дал ему надеть Дьери, хранили безукоризненную складку. Садясь, Майа осторожно подтянул брюки на коленях, и этот простой жест снова вернул ему ощущение предвоенной жизни.

– Ты, Дьери, даришь мне эти брюки?

Дьери не спеша скрестил свои жирные ноги.

– Если хочешь, бери.

– Я шучу.

– Да нет, возьми, если хочешь. У меня еще несколько пар есть.

– Несколько? Ты так прямо и говоришь, несколько? Значит, не одни?

– Как слышишь.

Майа нагнулся.

– Уж не часть ли это твоих «миллионов под рукой»?