Наталья Штурм - Солнце в скобках

– Прям Ушинский какой-то, – заржал серый и хлопнул чекушку водки.

– Ты, паренек, жало прикуси. Я плаваю в мутной воде с тех пор, когда тебя еще на свете не было. Вы свое дело сделали – большое вам за это человеческое спасибо. Можете погулять по Москве, посмотреть Кремль, гостиница к вашим услугам, за все заплачено.

– Я Веронику хочу увидеть, – решительно заявил Харламор.

– Она тебе позвонит, – ответил Максим Михайлович и знаком попросил у официанта счет.

Сутулый мужчина лет шестидесяти медленно шел вдоль могильных участков и нес букет васильков. Покой и умиротворенность кладбища гармонировали с внутренним состоянием посетителя. Светлым днем и вязкими длинными ночами его мысли были только здесь, подле аккуратного холмика с большим деревянном крестом. Растерзанная душа находила приют лишь на скамеечке возле двух березок, переплетенных стволами, как сиамские близнецы.

Мужчина вытащил из самодельной вазы поникшие ромашки, сходил к колодцу, налил свежей воды и притулил возле креста свежий букет васильков. Присел, задумался, и тут взгляд его зацепился за белый уголок бумаги позади креста. Мужчина зашел за распятие и увидел, что к кресту скотчем прикручена записка.

«Ты нашел покой – дай и другим найти его. Пансионат, 45 км от Москвы, тебя там ждут».

Мужчина догадался, кто его ждет. Чужое письмо, взятое со стола, давало ясное представление о той, перед которой он в долгу. И он обязан вернуть письмо адресату лично.

Он вылетел в Москву в тот же вечер.

Пансионат для заслуженных работников искусств почти никак не изменился с тех пор, когда Роза впервые объяснилась в любви молодому массажисту Ивану. Сменилось начальство, добавился свежий контингент, кто-то оставил сей мир... Новое начальство перекрасило корпуса в одинаковый розовый цвет, но этот визуальный оптимизм ничего не менял в душе Розы.

Она помнила уходящую спину самого желанного мужчины на свете, и недоговоренность, недопонимание, недолюбленность рвали душу в клочья. Если б можно было вернуть молодость, она бы в танце вывернула все обожженное нутро и освободилась от пытки. Телом, мышцами, скрученными суставами выдавила бы из себя эти страдания в неистовом, садомазохистском танце. А сейчас остается лишь увядать, точимой червями сомнения в своей человеческой компетентности.

Роза не выходила из комнаты уже давно. Хотя врачи и медсестры продолжали проводить ей курс лечения, бывшая балерина утратила желание заглядывать в завтрашний день. Иллюзия жизни ради жизни рассыпалась пустотой. Зеро – это то, что ожидает ее после смерти, и то, что творится в ее душе сейчас.

Имело смысл быть красивой, чтобы он восхищался; быть успешной, чтобы гордился; любить, чтобы он помнил ее всегда. А теперь его нет и не перед кем быть...

В дверь деликатно постучали и, не дожидаясь ответа, вошли.

Роза лежала на кровати, шторы были задернуты, тихо работал телевизор, и шаги гостя практически не были слышны.

– Простите... вы меня не звали, – подал голос мужчина и застыл в дверном проеме.

Роза внимательно посмотрела и не узнала; равнодушно отвела взгляд, но не прогнала.

– Я пришел выполнить свой долг и отдать то, что принадлежит вам.

Роза поморщилась и протянула худую, но все же царственную руку:

– Давайте, раз уж пришли... кто вы там...

Мужчина не сдвинулся с места и продолжил:

– Но прежде я расскажу вам одну историю. Моя жена умерла вторыми родами, оставив меня с двумя маленькими детьми – мальчиком и девочкой. Сыну было два года, а дочка только родилась. Я много работал, настолько много, что сейчас мне кажется работа не заканчивалась никогда, даже ночью. Дети росли, мне помогали то соседи, то родственники, иногда я брал их с собой. Полегче стало, когда они пошли в садик, а потом в школу. Чтобы старший помогал младшей, я даже в школу повел их вместе – старшему было восемь, а младшей шесть. Мне пошли навстречу и сделали исключение. Дети росли не разлей вода, и я даже не успел заметить, когда они стали взрослыми. Для того чтобы обеспечивать им достойное существование, я работал на трех работах и, наверное, именно поэтому что-то важное упустил в их воспитании... Представьте себе однокомнатную квартиру с двумя разнополыми детьми, которых разделяет лишь ширма. Мой сын, Иван...

Услышав знакомое имя, Роза резко приподнялась на локте и стала внимательно всматриваться в лицо мужчины.

– ...был завораживающе красив. Даже в школе с первого класса учительницы захваливали мальчика, а девочки носили его портфель. Наверное, поэтому он вырос самовлюбленным эгоистом и бабником. Уже в шестнадцать лет сумел обрюхатить дочку соседки, и мне далось большими усилиями замять скандал. Я оплатил аборт девочки, и тогда же между нами произошел первый серьезный разговор. Я пригрозил, что, если он не научится отвечать за свои поступки, пусть убирается из дома и живет как хочет. Ну, меня можно понять – нервы были на пределе, я даже в отпуск не ходил. Мечтал отправить Ивана на море – он ведь с детства занимался плаванием. Но как бы ни было тяжело, каждое лето отправлял их в пионерские лагеря Подмосковья. Тяжелая жизнь была, беспросветная. Хотел было жениться вновь, но детишки, особенно Иван, воспринимали меня уже как свою собственность. Каждый раз, когда ко мне приходила знакомая женщина, он ей хамил, а потом и вовсе стал воровать у нее деньги из кошелька. А она, дуреха, молчала, стыдилась выяснять. Дочка Ника выросла копией матери – глаза миндалевидные, кожа белая, грудь пышная. В восемнадцать лет она уже выглядела молодой женщиной, но мальчиков у нее не было – брат сторожил сестру, как цепной пес. А я-то, дурак, радовался... Не знаю, когда это произошло... Но однажды я пришел домой и увидел записку от Ивана: «Хочу показать Нике море. Мы в Сочи. Скоро вернемся». Иван тогда закончил курсы массажистов и начал зарабатывать. Помню, я даже вздохнул с облегчением, что дети стали самостоятельными и мне будет полегче... – Мужчина тяжело помолчал и закончил: – Назад никто не вернулся.

Роза встала с кровати, пригладила и без того собранные в пучок волосы и осторожно спросила:

– Вы рассказываете мне про Ивана Атояна? Про моего Ивана?

– Да, – немедленно ответил мужчина. – Только его настоящая фамилия Антонов. Поменял, чтобы скрыть преступление.

– Что же было дальше? – не выдавая эмоций, ровно спросила Роза и выключила телевизор.

– Сядьте, пожалуйста, мне трудно не то что говорить – даже вспоминать это..

Роза села в кресло и, опершись на подлокотник, выразительной кистью прикрыла эмоции.

– Дети... хм... Иван и Ника стали жить как мужчина и женщина... Я не знаю, сколько времени это продолжалось. И в этом моя огромная вина. Поверьте, я ничего не замечал! Работа стала для меня лекарством от одиночества, я был как зомби. Мне казалось, что, если не обращать внимания на мелочи, проблемы рассосутся сами собой. Страшно сказать, но в какой-то момент дети стали меня раздражать. Особенно Иван. Его самоуверенность, изворотливость, нарциссизм доводили меня до исступления. Я старался скрывать свое недовольство, удирал на работу. Ника беспокоила меня меньше, я видел, как она фанатично любит брата, и понимал, что он не даст ее в обиду.