Владимир Топорков - Наследство

– Вот видите, какой вы коммунист! – взвизгнул секретарь парткома. – Для вас даже партбилет не имеет ценности…

– Ценность он для меня имеет. – Артюхин пытался говорить спокойно, но голос его дрожал. – Однако, Леонид Сергеевич, есть ценности не меньшего достоинства – честность, порядочность, долг, наконец. Вот у меня есть долг перед русской землёй…

– Не надо высоких слов, Артюхин! Долг, долг! А у меня, что, не долг?

– Не знаю, Леонид Сергеевич, только порою мне кажется, что вы смешиваете понятия долга и должности. А эти два слова, хоть и от одного корня произошли, разный смысл имеют. Должность – это частокол, за который вы прячетесь и ничего вокруг не видите…

– Вас-то я разглядел, Артюхин, – просипел Кухаренко. – Жаль только, поздно. Так будете писать объяснительную?

– Я всё вам сказал.

– Значит, нет?

– Нет.

– Ну, ладно… А к сдаче партийного билета мы ещё вернёмся.

– Возвращайтесь.

Артюхин понял, что разговор закончен, и вышел из кабинета в широкий коридор, заляпанный краской и известью. Вокруг сновали рабочие, ремонтирующие здание. В нос ударил противный запах ацетона, и Николаю захотелось поскорее выйти на улицу, подставить лицо под струи свежего воздуха.

Он торопливо сбежал вниз по лестнице и в душе молил Бога, чёрта, кого угодно, лишь бы не пришлось сегодня ещё раз встретиться с Кухаренко, а то ещё не сдержится и набьёт ему морду.

Николай пошёл к реке. У киоска выпил кружку пива, и на душе стало немного легче. Будь что будет, решил он. Ну а если всё-таки турнут с работы, может, взять да и к Боброву уехать? Пускай трудоустраивает.

Урочище Россошное, ей-Богу, заслуживало другого названия. Евгению Ивановичу подумалось, что лучше бы оно было Роскошным или ещё как-нибудь в том же роде – уж больно живописное место!

Он попал сюда в первый раз. Возвращаясь с дальних полей, немного заблудился и ехал теперь по старой, давно забытой дороге, заросшей травой-муравой. Но красота этого места невольно заставила остановить машину. Бобров медленно вошёл в мягкую, не сбросившую ещё утренней росы траву и начал спускаться вниз к ручью, осторожно раздвигая высокую осоку.

С минуту он любовался, как перекатывает родник в своей глубине янтарный песок, потом опустился на колени, припал к воде. Как же здорово, что он сегодня попал сюда!

Бобров ещё несколько минут заворожённо стоял над родником, потом пошёл в гору к машине. Эх, будь сейчас другое время, можно было бы и час, и два здесь побыть, но ждали дела, и он грустно вздохнул: «До следующего раза».

Во время сева Евгений Иванович недели две мотался по полям, от резиновых сапог даже опухли ноги. Потом наступила пора сева кукурузы, посадки овощей, и опять председатель с утра до ночи трясся в «газике», наматывая за день полторы-две сотни километров.

– Ты, я вижу, – говорила вечером Лариса, – решил все дела за раз переделать, неймётся тебе. Так суетиться председателю не к лицу, он солидным быть должен.

Бобров рассердился и целый вечер не разговаривал с женой. Не мог, ну не мог он быть солидным и степенным, когда вокруг безалаберность и беспечность.

Уже в первые дни работы председателем заметил Евгений Иванович: нет дисциплины в колхозе. И что-то непонятное творится: руководители вроде бы и руководят, а исполнители чего-то делают, но всё с оглядкой, с ленцой. И объявил тогда Бобров этому равнодушию войну…

Сейчас он подошёл к машине, распахнул дверцу (шофёра своего Ивана в мастерскую отправил, комбайны ремонтировать) и, едва поставил ногу на подножку, услышал:

– Милый, погодь трошки!

Из-за могучего дуба вышла на дорогу старуха с бидончиком. Была она высокая, поджарая, в длинном сарафане, белый головной платок резко очерчивал загоревшее морщинистое лицо.

– Небось в село, милый?

Евгений Иванович кивнул, и старуха заулыбалась во весь щербатый рот.

– Возьми, сынок, места не просижу…

– Садись, бабушка!

Старуха в машину кое-как взобралась, бидончик у ног пристроила, поправила платок, представилась:

– Митревной меня кличут. А ты никак новый председатель наш будешь?

Бобров головой снова кивнул и тоже не удержался от вопроса:

– Ягоду собирали, бабушка?

– Какая там ягода, рано ещё. Вот коса в луг выйдет, тогда и ягода краской брызнет. К родничку приходила, водички набрала, теперь всё душе спокойней будет…

– Чего-то не пойму, – спросил Евгений Иванович, трогаясь с места, – какой душе спокойней будет?

– Да моей, милый, – вздохнула старуха, – зимой ещё зарок себе дала: до весны доживу – непременно к роднику схожу, святой водицы изопью, а уж тогда и помирать можно.

– Говорите, святая вода тут? – улыбнулся Бобров.

– А ты не смейся, – враз посерьёзнела старуха. – Народ так считает, а он не ошибается.

– И много людей к этому роднику ходят?

– Ходят, как же, ходят, – закивала старуха. – На Владимирскую Божью матерь, почитай, со всей округи собираются.

Председатель усмехнулся:

– Работать, значит, некогда, только молебны справляете?

– Ну, милок, я своё отработала, – махнула рукой Митревна. – Поспрошай, – раньше лучше меня вязальщицы снопов, почитай, во всём колхозе не было. Только годки своё делают, покинула силушка. А молодёжь к роднику из любопытства ходит, интересно им, беззаботным, смотреть, как мы, старухи, молимся.

«Чёрт знает что, – подумал Евгений, – дикость какая! В космосе люди месяцами живут, как на работу летают, а тут такое!»

Всю оставшуюся дорогу он сердито молчал, а возле конторы резко затормозил и рывком распахнул заднюю дверцу:

– Выходи!

Митревна испуганно посмотрела на Боброва, передёрнула острыми плечами, по-старушечьи поспешно выбралась из машины.

– Неужто обиделся, милок? За что?

Вечером Евгений спросил у секретаря парткома Шестопалова:

– Ты, Михаил Петрович, святой ключ знаешь?

– В Россошном, что ли?

– Да-да, там…

– Знаю, – пожал плечами секретарь.

– Как же так, знаешь, а мер не принимаешь, а? – возмутился Бобров.

Шестопалов головой закрутил – была у него такая привычка, – зашмыгал носом, как школьник.

– Каких мер-то?

– Нет, вы только послушайте! – вскочил Бобров. – Чёрт знает что под боком творится, а он – «каких мер-то»? Да тут взять машину бетона – и дело с концом! В момент все богомольцы отходятся.

– Как – бетона? – поднялся и Шестопалов. – Завалить родник? Да это же… Во-первых, богомольцев меньше не станет, тут не в одном роднике дело, а во-вторых, красоту-то какую погубим.

– Ну и логика у тебя, комиссар! – усмехнулся Бобров. – Красоту стережёшь да лодырей опекаешь. Нет уж, баста, хватит!

…Назавтра председатель вызвал прораба Лиханова. Выслушав указания, тот заверил: