Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Сразу после их ухода в палату ворвалась Рипси-мэ, словно ожидавшая этого момента в коридоре, потянула носом воздух и заявила обвиняющим тоном:

— Вы пили с ними спиртное! Не смейте кивать на сок — я чувствую запах! Как вы могли — ведь вы же дали слово!

— Я? Ничего подобного, — возразил Корсаков. — Это они дали слово, они же его и нарушили. То ли дело я — человек воистину строгих правил... — И Корсаков попытался ухватить Рипсимэ за талию. Однако та ловко отпрянула к двери, так что Корсаков, потеряв равновесие, едва не свалился на пол.

— Видно, правильно говорил о вас мой отец, — находясь на почтительном расстоянии, тем же прокурорским тоном произнесла Рипсимэ. — Вы не способны почтительно относиться к женщине, уважать ее. Вам нужно только использовать ее и потом отшвырнуть, как ненужную ветошь...

— Но я вовсе не хотел вас отшвыривать — боже сохрани! — возразил Корсаков. — Наоборот, я хотел прижать вас к своему сердцу, которое болит от одиночества. Простите, если мое поведение показалось вам слишком дерзким, — на самом деле оно является только знаком искреннего дружелюбия. У нас, если мужчина не попытается обнять и поцеловать жен щину, с которой он знаком уже несколько дней, то женщина думает, что он ее не только не любит, но и не уважает. Мне легче умереть, чем допустить, чтобы вы так подумали обо мне. Еще раз прошу у вас прощения и обязуюсь впредь не повторять своих ошибок. Умоляю, скажите, что вы меня простили!

— У вас на теле столько шрамов... — задумчиво произнесла Рипсимэ после паузы, не ответив на мольбу о прощении. — Я знаю, это все следы ранений. Почему вы стали заниматься таким опасным ремеслом?

— Судьба, — лаконично ответил Корсаков.

— А что это у вас за номер на руке?

— Личный армейский номер. Выколол на память.

И Корсаков спросил, меняя тему разговора:

— Можно, я буду называть вас Ритой? Ваше имя для меня слишком непривычно, мне трудно его выговаривать, но очень хочется называть вас каким-нибудь красивым именем. Рита — это красивое имя, можете мне поверить, и его вполне можно считать уменьшительным от Рипсимэ.

— Рита... — повторила Рипсимэ. — Действительно красивое имя. Очень короткое — его, конечно, удобнее произносить, чем мое. Мне кажется, «Рита» — это уменьшительное от имени «Маргарита».

— Почему — «кажется»? — удивился Корсаков. — Так оно и есть.

— Потому что у нас во всей округе нет женщины по имени Маргарита, — объяснила Рипсимэ. — И я

никогда в жизни не слышала, чтобы кого-нибудь звали Рита. По-моему, мусульманских имен я знаю больше, чем христианских.

— Ничего, — утешил ее Корсаков, — отныне это имя вы будет слышать постоянно. Хотя я очень боюсь вам надоесть, но без вас мне еще страшнее: я начинаю думать, что будет, если я никогда вас не уви жу, а это очень страшно, Рита.

— А по-моему, с вам не случится ничего особенного, — с напускным равнодушием пожала плечами Рипсимэ. — В Европе множество красивых женщин, куда красивее меня. Вернетесь домой, увидите их и тут же забудете обо мне.

Корсаков покачал головой и тихо рассмеялся. Рипсимэ с замирающим сердцем ждала его ответа, но тут в коридоре послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и на пороге возникла нескладная фигура Эрхарда Розе. Рипсимэ с испугом посмотрела на безобразного пришельца. Гигант, однако, и сам был смущен: он топтался в дверях, бормоча что-то невразумительное. Рипсимэ расхрабрилась и заявила решительно:

— Если вы опять будете пить вино, я никуда не уйду. Сяду и буду сидеть.

— Милая Рита, нам с Эрхардом надо поговорить, — сказал Корсаков. — Честное слово, я больше не буду нарушать режим. Хотя какой может быть

вред от стаканчика бренди? — добавил он, увидев, что Рипсимэ направляется к двери. Возмущенно фыркнув, Рипсимэ повернулась, но Корсаков со смехом поднял ладони вверх: — Клянусь, больше ни глотка!

Когда она, прошмыгнув под локтем Розе, скрылась за дверью, Корсаков поманил сообщника в палату и показал ему на свободный стул. Уловив по многозначительному выражению лица Розе, что он намеревается начать разговор об их подрывных замыслах против компании, Корсаков вовремя успел приложить палец к губам и жестом заставил немца придвинуться к его койке вместе со стулом, после чего прошептал в его уродливо скрученное ухо:

— Молчи о нашем деле. Работай, как и раньше, а я пока разузнаю, как устроена фабрика. Когда поправлюсь, взорвем ее к чертовой матери.

И вслух, отстранив Розе, Корсаков произнес:

— Извини, Эрхард, выпить с тобой не смогу — не хочу ссориться с сестрой, очень уж она хорошенькая. Так что ты глотни бренди, а я ограничусь соком.

— Жаль мне тебя, — искренне сказал Розе, справившись с замешательством, достал бутылку из внутреннего кармана куртки и сделал огромный глоток прямо из горлышка. — Эх, до чего же хорошо расслабиться после работы, — добавил он, переведя дух. — Нет, правда, жаль мне тебя, Винс. Как можно не выпить после такого напряга?

— Да ты меня особенно не жалей, «близнецы» уже налили мне стаканчик, — объяснил Корсаков. — Как думаешь, сколько мы набили в этот раз?

— Сотни полторы, не меньше, — поразмыслив, солидно ответил Розе. — А как классно сработали Ре-не и Жак! Без них нам пришлось бы повозиться с этим Вахабудином.

— И Кристоф тоже четко командовал, — заметил Корсаков. Они еще некоторое время беседовали таким же образом, немногословно обсуждая перипетии минувшего боя и ощущая крепнувшую между ними тайную связь. Затем Корсакова вновь начало неудержимо клонить в сон, и он признался в этом собеседнику. Розе усмехнулся:

— Обычное дело после ранения. Да хранит тебя бог, Винс, ты заслужил его заботу. Я буду молиться за тебя.

Корсаков пробурчал что-то невнятное, поскольку не знал, как принято благодарить за ходатайство перед господом. Через минуту он уже крепко спал. Розе, выходя, столкнулся в дверях с Рипсимэ, посмотрел на нее, открыл рот, собираясь что-то сказать, но ограничился только смущенным кряхтением и, сутулясь, удалился по коридору.

Проснувшись, Корсаков медленно открыл глаза и умиротворенно улыбнулся: на стуле у окна сидела Рипсимэ и, шевеля губами, читала какую-то потрепанную английскую книжку.

Дожидаясь заживления раны, Корсаков не предавался лени: поутру он до седьмого пота проделывал различные упражнения для рук, которым простреленная нога не могла служить помехой, а затем прогуливался вокруг казармы с палкой из какого-то невероятно твердого горного дерева, которую ему принесли «близнецы». Группа несколько раз выходила на задания без Корсакова, и «близнецы» после возвращения непременно приходили проведать раненого товарища. Подвыпившие, оживленные, они, совершенно не стесняясь Рипсимэ, наперебой с хохотом рассказывали о таких вещах, что Корсаков вынужден был просить свою строгую сиделку удаляться на время их визита. Оказалось, что группа пару раз устраивала засады на дорогах в пограничном горном районе, а однажды разгромила какой-то кишлак.