Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

— Рене, это Кристоф. Как у вас дела? У нас ранен Жак. Что? Убит? Черт возьми!.. Жак? Да, тяжело — в грудь, пробито легкое, но он стреляет... Не знаю как — знаю, что стреляет, вот только теперь перестал. Ну ладно, я пока остаюсь здесь, а Винс спустится к вам, посмотрит, что и как.

— Кто убит? — мрачно спросил Корсаков.

— Томас, — ответил Фабрициус. — А второй «близнец» вроде как спятил. Сходи посмотри, что там у них.

Корсаков, пригнувшись, перебежал к ходу в минарет. Над головой у него свистнуло несколько пуль, выбитые ими осколки камня больно стегнули его по щеке. Спускаясь по витой лестнице, Корсаков в наступившей тишине явственно услышал снизу надрывные, почти женские рыдания. Пройдя через низкий проход в молитвенный зал, Корсаков увидел лежащее посреди зала неестественно плоское тело с бессильно раскинутыми руками. Головы у тела не было, вместо нее остался неровный обрубок шеи, еще сочившийся черной кровью. У трупа на коленях стоял Клаус Байтлих и рыдал без слез, то и дело склоняясь над покойником и припадая головой к его груди. Когда ему удавалось справиться с рыданиями, он начинал причитать по-немецки.

— Kaк его убили? — спросил Корсаков у Эрхарда Розе, стоявшего боком у окна и осторожно выглядывавшего наружу.

— Из крупнокалиберного пулемета попали в амбразуру, когда он оттуда стрелял, — объяснил Розе и равнодушно добавил: — Нас всех так перебьют.

— Что он говорит? — поинтересовался Корсаков, кивнув на Байтлиха.

— Говорит, что кроме брата у него никого не было на свете... Что это несправедливо... Что ему теперь незачем жить... — все также бесстрастно перевел Розе. В этот момент снаружи грохнул разрыв мины, выпущенной, судя по силе взрыва, из батальонного миномета, и Корсаков побежал к лестнице, успев только на прощанье ободряюще стиснуть широкую, как лопата, ладонь Розе. Мины вокруг монастыря рвались уже одна за другой почти беспрерывно, когда Корсаков выскочил на крышу и вновь увидел там распростертое тело и над ним стоящего на коленях человека. Жак Вьен лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в небесную глубь, а Фабрициус внимательно вглядывался в его

лицо, уже покрывшееся зеленоватой покойницкой бледностью.

— Помер наш дурачок, — сообщил Фабрициус и закашлялся. Справившись с кашлем, он добавил: — Кончил стрелять, только когда помер. Хороший был солдат, царство ему небесное, вот только бронежилет носить не любил.

Фабрициус пальцами закрыл глаза мертвеца и пригнулся — низаритские снайперы заметили его голову над парапетом, и мимо просвистели пули, защелкав по куполу. Фабрициус вставил новую ленту в пулемет Вьена вместо прежней, расстрелянной покойником до последнего патрона. Корсаков перебежал на другую сторону крыши и тоже залег за парапетом. Внизу продолжали рваться мины, и вместе с камнями и кусками ссохшегося грунта к небу взлетали клочья тел многочисленных низаритов, погибших при штурме. Некоторое время мины каким-то чудом не попадали в постройки монастыря, однако терпения у артиллеристов хватало, и они упорно продолжали пристрелку. Корсаков подумал: «Я бы уже давно разнес тут все к чертовой матери на их месте», — но тут же он вздрогнул и скорчился у парапета — взрыв грохнул прямо за его спиной, осколки хлестнули по крыше, и купол мечети с гулким раскатистым вздохом рухнул вниз в облаках пыли. Еще две мины угодили в бывшее жилое помещение монастыря. Корсаков только успел подумать о взрывчатке Терлинка, как тут же от скрежещущего грохота у него заложило уши, и горячая взрывная волна толкнула его в бок. Из-под ладони, которой он закрывал лицо, Корсаков успел заметить, как детонировавшая взрывчатка в долю секунды разметала здание в разные стороны. Сквозь клубы дыма и пыли блеснуло пламя — это загорелись обрушившиеся стропила и прочие деревянные обломки. Мечеть задрожала, словно тоже собираясь развалиться, но все же устояла. Корсаков почувствовал, что его трясут за плечо, и поднял голову. К нему склонился Фабрициус и прокричал:

— Сматываемся отсюда вниз — крыша сейчас рухнет!

— Ложись! — вместо ответа крикнул Корсаков, увидев в воздухе дугообразный дымный след ракеты. Она попала в верхушку минарета, и та разлетелась на куски, словно фарфоровая. Обломки застучали по крыше вокруг пролома, оставшегося от провалившегося купола. Корсакова пребольно ударило по ягодице куском кирпича. Еще одна мина ударила в стену мечети под самым парапетом и тут же взо- рвалась. Брызнули обломки, словно в стену кто-то ударил исполинской киркой. Корсаков определил, что в дело вступили более мощные минометы — скорее всего 120-миллиметровые. С крыши и впрямь следовало уходить.

Вслед за Фабрициусом Корсаков, огибая провал, оставшийся на месте купола, перебежал к ходу на лестницу. Ступеньки были усыпаны обломками кирпичей, вверху на месте снесенной ракетой верхушки минарета сияло чистое небо. В полукруглом проеме, соединявшем внизу лестницу с молитвенным залом, Корсаков налетел на спину Фабрициуса, а тот резко остановился потому, что на крыше вновь раздался взрыв, и сверху посыпалась в клубах пыли очередная порция кирпичей, обрушившись на пол у самых ног Фабрициуса. Когда обвал прекратился, оба бросились в зал. Все, кто остался в живых, припали к окнам и безостановочно стреляли: низариты снова пошли на штурм. Обезглавленное тело Кар-стена Томаса было погребено под горой обломков разрушенного купола, а его брат, который не мог себе позволить предаваться горю, залег с пулеметом в дверном проеме за насыпью из битых кирпичей и с невероятным проворством, словно робот, переводил ствол с цели на цель. Низариты скапливались для последнего броска перед входом в мечеть, однако под огнем Байтлиха никак не могли подняться, а те, кто поднимался, не успевали сделать перебежку, тут же падая под пулями. Напротив входного проема громоздились уже целые валы мертвецов, но меткий огонь не смущал атакующих: они вновь и вновь отрывались от земли, чтобы еще на шаг приблизиться к цели и рухнуть замертво. Корсакова, который стрелял с колена из глубины зала, поразили их странно сосредоточенные лица. «Господи, да они, кажется, все обкуренные!» —догадался он наконец. Внезапно за своей спиной он услышал отрывистый вскрик и обернулся. Эрхард Розе корчился у стены под окном, правой рукой сжимая бицепс левой. Присмотревшись, Корсаков с содроганием понял, что левая рука у него оторвана выше локтя.

— Кристоф, перевяжи Эрхарда, он ранен! — крикнул Корсаков Фабрициусу, но тот не расслышал его за грохотом выстрелов и взрывов и продолжал стрелять из окна, припав к пулемету, которым владел раньше Жак Вьен. Корсаков подбежал к Фабрициусу и потрогал его за плечо — он знал, как ловко тот делает перевязки, и вновь прокричал ему свою просьбу прямо в ухо.