Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Процесс размещения по комнатам завершился очень быстро: помимо старых приятелей Терлинка и Фабрициуса, сразу же решили поселиться вместе немцы Томас и Байтлих и сицилийцы Аббандандо и Д'Акилья. Корсаков вошел в одну из открытых комнат, сел на койку и расстегнул «молнию» дорожной сумки. Из оставшейся троицы — зловещего Эрхарда Розе, красавчика с бессмысленным взглядом Жака Вьена и придурковатого сицилийца Луиджи Торет-ты — ни один не внушал ему симпатий, и он решил ; положиться на судьбу. Через некоторое время в комнату боком, как краб, протиснулся долговязый Розе и, усевшись на кровать, тоже стал распаковывать пожитки. Некоторое время, разбирая вещи и не глядя на соседа, Корсаков слышал только его угрюмое сопение. Пахнуло запахом чужого тела, едким потом, и Корсаков ощутил легкую тошноту. Прихватив туалетные принадлежности, тапочки и халат, он отправился принимать душ. Подняв руки под струями воды, он в очередной раз напомнил себе вытатуированный номер следует скрывать — вдруг кто-нибудь догадается, что это такое, залезет в армейские списки, поскольку они не засекречены, и узнает, кем на самом деле является Винсент Келли. Выяснится, что злейший враг мафии охраняет самое ценное ее предприятие. Да, общие ритуалы — вещь, конечно, хорошая, но с этой татуировкой слишком много проблем. И кому пришло в голову выколоть именно личный номер? Выкололи бы себе все какого-нибудь вьетнамского дракона... Причесавшись после омовения, Корсаков вышел в комнату, прошлепал к своей кровати, рухнул на нее во весь рост и закрыл глаза. Он слышал, как сосед направился в ванную, как плескался там, что-то бормоча, как затем по комнате прошаркали его ноги и под тяжестью огромного тела скрипнула койка.

— Ты не против, если я закурю? — услышал Корсаков и от неожиданности открыл глаза. Собственно, в самом вопросе не было ничего неожиданного — Корсакова удивила лишь странная просительная нотка в голосе Розе. Выпуклые водянистые глаза выжидательно смотрели на него.

— Вообще-то я не курю, но дым мне не мешает, если его не очень много, — ответил Корсаков. Розе чиркнул зажигалкой, закурил и откинулся на спину, придвинув пепельницу, стоявшую на тумбочке, поближе к себе. Воцарилось молчание, но Корсаков чувствовал, что сосед собирается что-то сказать.

— Ты небось не очень-то доволен тем, что я поселился с тобой? — хрипло спросил Розе и как-то невпопад ухмыльнулся. Корсаков вежливо возразил:

— Да нет, отчего же... Какая мне разница?

— Брось, я же вижу. Не ты один такой. Всем не по себе, когда я рядом. Раз я вытащил из-под огня парня, раненного в живот, — если бы не я, ему бы точно пришел конец. Так когда его поставили на ноги, он стал просто бегать от меня — боялся, чТо я начну навязываться к нему в друзья. Со мной так бывало не раз, но все же к этому трудно привыкнуть.

— Хочу тебя предупредить — утешитель из меня плохой, — сказал Корсаков.

— Да я и не хочу, чтобы ты меня утешал, — возразил Розе. — Что есть, то есть, — какие тут могут быть утешения? Просто хотел тебя предупредить, что я все понимаю и можешь со мной особенно не стесняться. Но все же попробуй не обращать внимания на то, что я такой урод.

Корсаков озадаченно молчал. «Может, голубой?» — пронеслось у него в голове. Словно прочитав его мысли. Розе сказал:

— Ты не думай, я не педик. С бабами у меня тоже никогда не возникало проблем — везде, где я только бывал, я шел в бордель, перебирал в нем всех шлюх, и можешь мне поверить: в каждом борделе найдется хоть одна такая, которая без ума от уродов и готова была спать со мной даже бесплатно. Нет, я им, конечно, всегда платил, а вот они мне радовались совершенно бескорыстно... если, конечно, не считать того, что в постели я — настоящий жеребец. Да, с бабами у меня, всегда был полный порядок.

— Ну; здесь тебе борделя не найти, — заметил Корсаков.

— Я знаю, да и черт с ним. Я могу долго обходиться без этого, но если уж дорвусь, то мне удержу нет. А здесь — что делать, потерпим.

Наступило молчание. За окном начинало смеркаться. Снежные вершины далеких гор порозовели, чистейшая синева неба темнела по мере того, как стекал к западу солнечный свет. Глаза у Корсакова слипались, он снял халат, отбросил его на стул и забрался под одеяло. Бесшумно работавший кондиционер создавал в комнате приятную прохладу, и Корсаков с удовольствием это отметил — он ненавидел спать в духоте, высасывающей из тела вместе с липким потом всякую бодрость.

— Винс, ты не спишь? — спросил Розе и, услышав отрицательное мычание соседа, спросил: — Что ты думаешь обо всем этом... об этой работе?

— Мне платят не за то, чтобы я думал, старина, — ответил Корсаков. До недавних пор в мире было три человека, которым он мог всецело доверять: мать, Бронек Кауфман и Жорж Вальдес; они могли не всегда его понимать, но в любом случае не предали бы. После штурма парламентского дворца в Сан-та-Фе таких людей осталось всего двое. — Я не буду стесняться, старина, — сказал Корсаков, чтобы смягчить резкость своего ответа, и повернулся лицом к стене.

Проснувшись наутро уже засветло, он услышал из ванной плеск воды — видимо, Розе принимал душ. Однако и без этих звуков здание полнилось жизнью, составлявшей контраст его вчерашней гулкой пустынности: на кухне перекликались голоса и погромыхивала посуда, в коридорах слышались торопливые шаги и стук в двери, откуда-то доносилась восточная музыка. Розе появился из ванной, и Корсакова невольно передернуло при виде его могучего костяка, больше подходившего для какого-нибудь вьючного животного, обтянутого землистого цвета кожей в прыщах и бледных татуировках. Розе уловил реакцию Корсакова, но не подал виду, лишь углы его рта слегка опустились. Вытираясь, он повернулся, и Корсаков увидел на его спине страшные бугристые шрамы, словно после ударов топором. Неожиданно Розе оторвал полотенце от лица и посмотрел на соседа через плечо.

— Интересуешься, откуда у меня эти метки? — хрипло спросил он. — Видишь, у такой образины, как я, даже шрамы какие-то уродские. Как-то давным-давно я попал в плен в Биафре: мы шли в разведку и напоролись на засаду. Я отстреливался, пока не кончились патроны, ну а потом черные подвесили меня на дереве и начали допрос. Я им ничего не сказал, и тогда они начали полосовать меня штык-ножами по спине. С тех пор я стал еще больше походить на Франкенштейна из кино — того ведь тоже собирали из кусочков.

Раздался стук в дверь, и в комнату просунулась лоснящаяся голова Фабрициуса. Она недовольно произнесла:

— Долго спите, ребята: оружие привезли и уже разгружают. Сейчас завтрак, а после завтрака собираемся в оружейной комнате, посмотрим, с чем нам придется работать. Там же решим, кто чем займется сегодня.