Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

Старик мило улыбнулся мне и сел на противоположное сиденье. На то самое сиденье, где до него сидел Константин Константинович. Я мельком окинул взглядом купе. На столике стояли три стакана с недопитым чаем, лежал апельсин, крем для рук и помада. Пиджака или другого предмета, указывающего на присутствие Константина Константиновича, не было. «Неужели он не разбудил меня? Но почему же? Странный тип… Говорил, что разбудит, как подъедем к Твери». Так думал я, пытаясь собрать все воедино в своей голове, которая гудела, как кипящий чайник.

— Не скажете, который час? — обратился к старику.

— Двадцать минут первого, — ответил он.

— А почему стоим?

— Так Елец. Здесь большая остановка — минут тридцать, — улыбнулся старик.

Я откупорил оставшуюся с вечера бутылку пива и сделал несколько глубоких глотков.

— Скажите, — обратился к старику, — со мной ехал мужчина средних лет в светлом костюме, вы, случайно, его не видели? Вы когда сели в поезд? «Ничего себе я заснул, — подумал я, — так заснул, что даже не слышал, как в купе заходили люди!» Меня это немного насторожило.

— Нет, — отвечал старик, — я сам только сел в поезд, то есть прямо на этой станции, в Ельце. Тут еще парочка одна едет, может, они знают. Я слышал из разговора, что они в Твери сели…

— Точно! — воодушевился я, — он как раз в Твери и сходил. А где они, кстати?

— Вышли. Остановка-то большая.

— Я, пожалуй, тоже выйду, а то мне что-то дурно. Мы вчера тут перебрали немного.

— Что ж, бывает, — тихо сказал старик.

Пробираясь по душному вагону, я споткнулся о милейшего мальчишку, который самозабвенно грыз огромное зеленое яблоко размером с его маленькую головку. На порожках вагона стояла все та же проводница с перебинтованным пальцем левой ноги. Она посмотрела сначала на мое помятое лицо, потом опустила глаза на бутылку с пивом, после чего сморщилась и демонстративно отвернулась. Плевать мне на тебя, выдра, подумал я и вышел в залитый солнцем день. Погода и впрямь была прекрасна! Жары, как вчера, не было, дул прохладный северный ветер, который ободрил меня после тяжелого сновидения. Его ласкающие порывы нежно гладили меня по лицу, и я ощущал, что похмелье медленно, но начинает проходить. Пиво тоже сделало свое дело.

Я сел на скамейке, в тени, возле здания вокзала и закурил сигарету. На перроне суетились люди, волоча за собой огромные чемоданы. Нечистые женщины в рваных босоножках предлагали желающим купить пирожки.

В то время, пока я наблюдал за одной из таких женщин, ко мне подсела девочка лет десяти, в платьишке, которое изначально было розовым, но грязь въелась в него настолько, что оно казалось чёрным. Её светлые волосы были настолько грязны, что свисали с головы слипшимися сосульками. Руки и ноги её были серыми от въевшейся грязи и имели нездоровый синеватый оттенок. Единственно чистым был её взгляд, он был тяжел и, не свойственно её столь юному возрасту, грустен. Синеватые круги под её глазками говорили о многом… Наши взгляды встретились; она смотрела на меня пристально, почти не шевелясь, только её тоненькие потрескавшиеся губки немного подрагивали.

Мы смотрели друг на друга, не отрываясь, порядка двадцати секунд.

— Ты откуда взялась? Как тебя зовут? — спросил я как можно спокойней.

— Галка. Меня так в детском доме называли. А мой папа, — он умер, называл меня Галчёнок.

— Галченок, значит… Все понятно. А почему ты говоришь «называли» в детском доме? Ты что, там больше не живешь?

— Дяденька, дайте мне немножко денег на хлебушек! — видимо не желая отвечать на мой вопрос, переводя тему, произнесла с умоляющим лицом Галя. Но мне на секунду показалось, что это умоляющее лицо совсем ей не принадлежит. Говорила она, будто по заученной ранее фразе.

— Конечно-конечно, я дам тебе немного денег, если ты ответишь на мой вопрос о детдоме. Обещаю, честное слово, я никому не скажу.

— Ну, ладно, я скажу. А вы точно никому не расскажете? — спросила девочка.

— Честное слово! — четко сказал я.

— Я сбежала оттуда, потому что меня там сильно обижали и даже били со всей силы по лицу, и ещё я хотела увидеть маму, — и по лицу малютки прошла судорога, видимо, от ужасных воспоминаний.

— Галченок, тебя били ребята, которые тоже жили с тобой в детском доме?

— И они тоже, но чаще меня били воспитательницы за то, что я недоедала или забывала застелить правильно кровать. А ещё за то, что мы с Юркой прятались в кладовке…

— Галченок, ведь у тебя же есть мама, почему же ты не живёшь с ней?

— Один мальчик из старшей группы сказал мне, что меня у мамы, наверное, «отобрали по суду». Я не знаю, что это и решила сама проверить. Я ведь её давно не видела. Мы с папочкой жили отдельно, пока он не умер, — на её глазах появились слёзы.

— Я всё понимаю, ну а где же сейчас твоя мама? — спросил я, закуривая вторую сигарету.

— Дяденька, а дадите мне одну сигарету? — неожиданно спросила она.

— Так ты еще и куришь? — возмутился я. — Никакой сигареты, поняла меня? — строго добавил я.

— Да.

— Так, где твоя мама?

— Когда я убежала, у меня было тридцать рублей. Я украла их у одной воспитательницы из сумочки… Сначала я просто бродила по городу, потому что плохо его знаю, а потом устала и зашла в один из дворов. Адрес я знала, просто у людей боялась спрашивать, боялась, что они меня опять отведут туда, где меня всё время бьют. Я зашла во двор, а там, на скамейке спал дядечка, от него ещё очень плохо пахло, он и согласился довести меня до дома моей мамы за мои тридцать рублей. Мы с ним очень долго шли, потому что мама жила на другом конце города. По дороге он зашёл в магазин и купил на мои деньги водку и сразу выпил всю бутылку. Ну а потом он довел меня до дома моей мамы и ушел, — рассказывала Галя, постоянно оборачивалась, будто ища кого-то в толпе.

— Ну и что дальше?

— А ничего! Я поднялась по ступенькам к двери и постучала. Сначала долго никто не открывал, а потом из квартиры выбежала моя мама, оттолкнув от себя мои руки, громко ругаясь нехорошими словами, побежала вниз по лестнице. Она была пьяная. Я даже не успела ей ничего сказать. Потом я ещё два дня ходила вокруг дома, ждала маму, думала, что она придет, но она не пришла. Ждать я больше не могла — очень хотелось кушать. Я пришла сюда и начала попрошайничать, но я была не одна. Там были ещё ребята, а главная у них — тётя Зоя.

— Это ты её постоянно ищешь, оглядываясь?

— Да. Если она увидит, что я с вами разговариваю, то будет сильно ругаться и отберёт все деньги, что я набрала сегодня. Мы, ребята, которые живём на вокзале, должны отдавать тёте Зое половину набранных денег — это закон, а если нет, то тебя выгонят и не разрешат попрошайничать. Вот так! Ну, так вы мне дадите немного денег?