Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

— Ты, сучий сын! Ты издеваться надо мною вздумал! Мразь! Я перед тобой душу свою раскрыл, а ты, тварь, всё теперь испортить хочешь! Ты просто ублюдок! Я тебе этого не прощу! — Сам того не замечая, я уже тряс его за плечи. — Да я тебя!

— Что? Что здесь такое происходит? Вы оба спятили, что ли? — В недоумении и даже немного испуганная Катя встала из-за стола и попятилась к окну.

— Катюша, успокойся, я тебе сейчас всё объясню! — Как можно спокойней проговорил я и оттолкнул вбок Жабина.

— А тут и объяснять нечего! — ввязался этот мерзавец, — Просто этот Гера в тебя, Катя, по уши…

— Заткнись, я тебе говорю! — взвизгнул я, чувствуя, как земля уходит из-под моих ног.

Я все менее и менее мог себя контролировать.

— Катя, — вырвалось у меня, — не слушай его, послушай меня!

— Ребята, Герман, что это за бред? Что это всё значит? — недоумевая от всего происходящего, вымолвила Катя.

— Говорю же тебе, Гарин в тебя влюблён, он сам мне об этом рассказывал! Правда, Гарин? — внезапно обратился он ко мне, саркастически улыбаясь.

— Герман, что он говорит такое? — уже более мягко, опустив глаза, сказала Катя.

— Да! — крикнул я, обезумев. — Люб-лю! Никогда ранее я не мог себе представить, что смогу сказать такое при всех.

— Вот так-то! Я же тебе говорил, — обратился Жабин к Кате, подойдя чуть ближе к столу. — Но и я тебя, Катенька, тоже люблю, может, и более многих здесь присутствующих.

— Заткнись, я тебе повторяю, — проскрипел я, — ты оскорбляешь не только меня, но и Катю. Она ни в чём не виновата! Мразь ты, а не человек.

— Да что же это за бред, вы все в своём уме вообще или как? Что вы оба здесь себе позволяете!? — Катя уже кричала и даже топнула на нас ногой.

— Катя, успокойся! Дай я тебе сейчас всё объясню. А ты, сука, — обернулся я к Жабину, даже не вздумай раскрывать свою пасть и перебивать меня, или я за себя не ручаюсь! Послушай, однажды по своей глупости, — обратился я к Кате, стоявшей у окна с выпученными глазами, — я рассказал этому человеку всё то, что чувствую к тебе. Нет, нет, ничего не говори, дай я закончу, прошу тебя! Я рассказал ему всё, всё до последней капли, а он, этот урод, после моего откровения начал проявлять к тебе знаки внимания, чего раньше не делал. Это тебе не кажется подозрительным? А мне лично кажется… Он всю эту комедию устроил мне назло, чтобы всё испортить. — Я перевел дух и, набрав в легкие воздуха, продолжил. — Этот… этот Жабин, он болен и очень серьёзно. Нормальный человек на такое не способен! Поверь мне!..

— Теперь я скажу, — перебил Жабин, — он всё врёт, не верь ни одному его слову. Он даже мне один раз признался, что просто хочет тебя поиметь и не более; вот так-то! Поиметь и баста!

— Ах, ах ты, тварь, — выругался я.

— Это правда, Герман? — бледнее и облокотившись на подоконник, сквозь зубы спросила Катя.

— Нет и нет! Быть этого не может! Ничего подобного я не мог сказать! Он брешет!

— А вот и не вру, — заладил Жабин.

— Ну, всё, подонок, ты меня вывел из себя! — я уже хотел было дёрнуться в его сторону.

— Это я подонок?! — возразил этот больной, — это ты подонок! Да ты просто бабник! Ты же просто хотел с ней переспать. Ты что, забыл? Ты же сам мне об этом говорил, а теперь, святоша, клянешься в любви! А Аннушку свою уже забыл? — и он расхохотался, естественно, через силу, просто продолжая играть свою комедию.

Всё дальнейшее произошло, как в тумане. Контроль над разумом был потерян. И, только он успел закончить фразу, я молнией подлетел к нему, схватил левой рукой за плечо, а правой, что есть мочи, ударил кулаком по лицу.

Мне в лицо брызнула его алая кровь, и в ту же секунду он ослаб и рухнул ничком на пол. Мужчины, находившиеся в кабинете, тотчас повставали со своих кресел. Катя, увидев эту картину, вскрикнула, а потом даже взвизгнула. Наступила гробовая тишина. Жабин, корчась от боли, копошился на полу, а я, белее белого листа с дрожавшими руками стоял над ним, смотря при этом на Катю.

— Катя, прости меня, — сказал я охрипшим голосом.

— Уйди! Уйди, пожалуйста, Гарин! Ты, ты…, — она схватилась двумя руками за голову, и немного погодя крикнула: — У-би-р-р-аайся! Убирайся вон! И друга своего с собой забирай!

Она разрыдалась, что есть мочи.

Я стремглав выбежал из кабинета, добрался до своего рабочего места, схватил свои вещи и выскочил из здания. Шёл я, сам не знаю куда, пока не увидел невдалеке именно то кафе, с которого начал эту главу. Без особого раздумья я зашёл в кафе, разделся (на мне была лёгкая курточка, так как уже похолодало), сел за столик у окна и впал в задумчивость.

В кафе было мало посетителей. Я заметил двух дам бальзаковского возраста, двух мужчин, весьма уже пьяных для такого времени суток (было около часа пополудни), и одного сидящего ко мне спиной человека. Дамы были хороши собой и прилично одеты. Беседовали они тихо и, по-видимому, обсуждали свои женские проблемы. В отличие от дам, сидевших тихо и прилично беседовавших, двое нетрезвых мужчин разговаривали громко. Одеты они были очень неопрятно, даже грязно, и иногда из их пьяных ртов вылетали бранные слова, что очень резало слух. Первый — худощавый, постоянно издавал звук, будто отхаркивается, а его дружок, толстый, с пузом, похожим на пивную бочку, время от времени заливался идиотским смехом.

Некоторое время спустя ко мне подошла официантка. Я заказал какой-то суп, отбивную и бокал вина. И не успела официантка отойти от моего столика, как послышался голос того толстяка:

— Эй, красавица, иди к нам, посидим, поворкуем!

— Извините, молодые люди, я, к сожалению, на работе, и нам начальство не разрешает общаться с посетителями, кроме как для принятия заказа, — спокойно, четко и лаконично, видя неадекватность мужчин, произнесла официантка.

«Ну, не успел я отойти от одного конфликта, а тут, и так некстати, назревает другой», — промелькнуло у меня в голове. И я решил ни под каким предлогом не ввязываться в дело, которое ко мне лично не имеет ни малейшего отношения. Мне уже хватило одного разбитого носа на сегодня, второго мне не хотелось вовсе.

— А ты что, такая правильная?! — ещё громче и ещё беспардоннее прокричал толстяк. — Э-э-э, ты что молчишь, не видишь, я с тобой разговариваю!

«Вот и начинается…», — врезалась мне в голову.

— Я же сказала вам уже — нам запрещают. Пожалуйста, дайте мне спокойно работать, я вас очень прошу, — так же миролюбиво и непоколебимо сказала бедная официантка.

— Ты слышал? — ввинтил худой, видимо обращаясь к своему собутыльнику, — Ей, видите ли, запрещают. А кто же тебе, деточка, запрещает? Ну-ка, позови нам его сюда! — и лицо этого худощавого расплылось в мерзкой улыбке.

Воцарилось молчание секунд на десять. Официантка непонимающим взглядом смотрела на этих двух «мужчин»; на них же смотрели, уже взволнованные, дамы, тихо шушукаясь. Официантка, видимо, не зная, что сказать, тихо, почти себе под нос пробубнила: