Агония Иванова - Проощание с детством

Она сделала пару неуверенных шагов и остановилась, задыхаясь от кома, подступившего к горлу. Слезы снова предательски хлынули из глаз. Лариса ругала себя всеми известными ей бранными словами.

Валентин почувствовал ее присутствие и обернулся. Как же он изменился, как же он постарел! Это был уже совсем другой человек — поникший, померкнувший, измученный жизнью. Среди темных волос затесались белые частые нити седины, на лице четко проступили морщины, так сильно раньше не бросавшиеся в глаза. И этот клетчатый плед на ногах…

Он смотрел на нее со смесью ужаса, недоумения и радости и, судя по всему, не верил своим глазам.

— Лариса, — потерянно обронил он. Девушка не смогла произнести не слова, бросилась к нему и упала на колени возле, схватив его руку, обильно поливая ее слезами.

— Тише, тише… — ласково сказал мужчина и, отложив книгу, которую он держал в другой руке, погладил ее по волосам, совсем, как это делала бабушка, ласково и осторожно, — не плачь… все хорошо…

— Нет, — покачала головой Лариса, — что же я наделала… что же я сделала с тобой… какая же я тварь!

— Хватит, — остановил ее Валентин, — ты не заставляла меня пьяным садиться за руль. Все, что со мной случилось — полностью моя вина. Твоя совесть чиста… — сказано это было холодно и равнодушно, словно он отчитывался перед начальником или командиром. Девушка понимала, что это из-за всего, что она наговорила в тот злосчастный день. А ведь если бы она не сделала этого, он не попал бы в аварию! И ради чего!? Ради безмозглого школьника, которого она никогда не любила по-настоящему. Которого не за что было любить.

— Послушай… — очень тихо заговорила Лариса, — что же я натворила… я ведь люблю тебя!

— Не надо, — попросил он совсем без эмоций, — давай не будем, хорошо? Если тебе нужны деньги, просто скажи. Теперь мои дела обстоят хуже, но я все равно попытаюсь что-то сделать…

— Да нет же! — перебила она, — я люблю тебя, люблю! Я поняла это только тогда, когда потеряла тебя… Почему, почему чтобы осознать ценность того, что есть у тебя, нужно потерять это!? Но милосердный Бог вернул тебя мне… дал мне шанс. И я не упущу его, не упущу! Я была такой идиоткой… Прости меня… если это возможно… — ей вдруг стало холодно и страшно, она поспешно встала и отошла к двери, на безопасное расстояние.

— Глупая девочка, — грустно рассмеялся Валентин и сказал совершенно серьезно, ничуть не дрогнувшим голосом, — да если это так, то я буду тебе обузой. Вечным камнем на твоей шее. Я уже не тот человек. Будет лучше, если ты уйдешь. Понимаешь?

— Нет, — покачала головой Лариса, — я люблю тебя. Ты нужен мне любым… — она отошла к окну, чтобы скрыть свои слезы, отодвинула в сторону легкие занавески и стала смотреть на вечный дождь, отражавшийся в ее серых, как это небо, глазах. — Я оплакивала тебя… Я не хочу больше жить без тебя… Когда, когда тебя выпустят отсюда? — нетерпеливо спросила она.

— Когда «состояние станет стабильным», — мрачно откликнулся мужчина. Лариса вздохнула. Все это было так ужасно и так удивительно одновременно, что никак не умещалось в ее сознании. Голова кружилась.

— Ты все еще хочешь умереть? — сдавленно прошептала она, охрипшим от слез голосом.

— Нет.

Некоторое время в палате царила тишина, нарушаемая только гулом нарастающего ливня. Лариса слышала свое собственное дыхание и стук сердца — оглушающий, частый, со сбитым ритмом, искаженным аритмией.

— Позволь мне рассказать тебе одну притчу, — попросила она, осторожно приблизилась к Валентину сзади и положила ладони ему на плечи, словно проверяя, не растает ли он, как сон. Сердце защемило от родного тепла его тела, которое она ощутила через ткань больничной пижамы.

Валентин заторможено кивнул, накрыл ее руки своими.

— Однажды к Будде, отдыхавшему со своими учениками в тени деревьев подошла куртизанка. Увидев прекрасное лицо учителя, исполненное мудростью и красотой, куртизанка полюбила Будду, распахнула свои объятия и призналась ему в любви. Будда ответил ей, что любит ее тоже, но попросил ее не притрагиваться к нему. Сейчас. Этот ответ очень удивил учеников Будды, принесших обед безбрачия, — Лариса перевела дух и продолжила, — куртизанка тоже была удивлена. «Ты называешь меня любимой, но просишь не притрагиваться к тебе» — изумилась она, на что Будда сказал: «Время еще не пришло. Я хочу проверить свою любовь»…

Девушка замолчала и прикрыла глаза. Сквозь каждую клеточку ее тела проходило напряжение, как будто она не рассказывала историю, а шла по самому краю перрона, рискуя сорваться под приближающийся поезд.

— Прошло некоторое время, — тихо стала говорить дальше она, — посреди одной из своих медитаций, Будда вдруг остановился и воскликнул: «Меня зовет любимая женщина, теперь я действительно нужен ей». Ученики пошли за ним к тому дереву, где когда-то они впервые увидели ту куртизанку. Эта женщина была там, она лежала неподвижно и тело ее, некогда прекрасное, покрывали язвы. Будда поднял куртизанку на руки, чтобы отнести в больницу и сказал ей: «любимая, я пришел, чтобы проверить свою любовь, исполнить обещание. Я ждал возможности доказать свою истинную любовь очень долго, ибо я люблю тебя и тогда, когда всякий другой побрезгует прикоснуться к тебе», — последние ее слова повисли в воздухе, одинокие, неприкаянные, подхваченные промозглым холодным ветром, сквозившем через щели оконной рамы. Ей хотелось добавить что-нибудь еще, но она понимала, что что бы она не сказала сейчас — это будет лишним.

Так они и молчали, слушая дождь.

Дима собирал разбросанные по полу игрушки младшего брата, задумчиво вертел в руках и клал обратно в корзинку, где они хранились. Арсенал у Васьки был весьма бедный и преимущественно достался он ему от Димы, но и этим мальчик всегда был доволен. Он рос таким же тихим и покорным, как мать, придавленный гнетом суровой бабушки, за все шалости, дававшей по рукам.

В пальцах Димы оказалась маленькая деревянная машинка с колесиками из черной резины, потемневшая от времени и потрескавшаяся. Самая любимая из всех его игрушек. Ведь именно эту машинку ему подарил папа! Так трогательно, так светло, он еще мальчишкой берег ее, обожал больше всех других ребенок и без конца с гордостью повторял «это его подарок, папин подарок…».

Диме стало грустно. У него не осталось совершенно никаких воспоминаний об отце, кроме этого крошечного смешного предмета, который уже и ему-то по-хорошему не принадлежал. Машинка… Какая глупость! Это куда больше, чем просто безделушка… Это волшебное, забытое слово папа, его любовь, его забота…

Дима слышал, что у его одноклассника Бельского, которого он всегда ненавидел и считал безнадежным ботаником умер отец и его антипатия к этому человеку ослабла, они стали товарищами по несчастью. У большинства друзей Димы были неполноценные семьи, но они проклинали своих пьющих или бросивших их, недостающих родителей. Дима же до сих пор скучал по отцу, верил, что будь он жив, его судьба сложилась бы иначе. Мать бы не чахла на глазах, бабушка бы не грызла ее так сильно по любому поводу, и он… он бы был бы другим. Он старался бы быть хорошим ребенком, чтобы радовать маму и папу. Он бы не принимал на себя чужую вину, которую на него вешал Коля, вертевший им, как ему хотелось.