Рауль Мир-Хайдаров - Велосипедист

В седьмом классе Валентина так повзрослела, похорошела, что на нее стали засматриваться старшеклассники, но это мало тревожило Руслана, его отпетые дружки взяли соперников на себя. С наиболее строптивыми иногда случались стычки, а в общем обходилось мирно, связываться со шпаной с Татарки желающих не находилось. Нельзя сказать, что Валя не замечала Руслана, но ей, видимо, хотелось нравиться не только ему одному.

После седьмого класса Руслан поступил в городе в техникум, а Валя перешла из семилетки в школу, где учился Маринюк. В те времена для старшеклассников часто устраивались в школе вечера с непременными танцами под аккордеон или радиолу. Приходил к своим бывшим одноклассникам на такие вечера и Руслан. На танцах, под аккомпанемент трофейного, сиявшего перламутром аккордеона «Вальтмейстер», на котором самозабвенно играл Толик Пономаренко, почти весь вечер Руслан танцевал с ней. Целую неделю в Актюбинске он жил ожиданием этого вечера и прямо с поезда, торопливо переодевшись, бежал в школу, и суббота не казалась субботой, если вечера в школе не было. То, что он стал студентом и учился в городе, где есть настоящий театр, правда, без балетной труппы, на время возвысило его в глазах Вали. Она без устали жадно расспрашивала его о городе, словно этот ушедший окраинами в голую степь, одноэтажный, засыпаемый в начале лета тополиным пухом дремотный городишко, где повсюду слышна бойкая татарская речь, был чуть ли не центром вселенской культуры. А много ли мог тогда рассказать он, каждую субботу торопившийся в Мартук, знавший дорогу лишь из общежития в техникум и обратно, к тому же живший на пятнадцатирублевую стипендию целый месяц.

Однажды весной, накануне Восьмого марта, когда в их краях еще вовсю хозяйничала зима, провожал он Валю с вечера домой. За год жизни в городе он несколько осмелел, да и танцевала Валя в этот вечер с ним как-то трогательно — нежно, внимательно, положив в танго обе руки ему на плечи,— на что отваживались только выпускницы, да и то не все, а кто посмелее,— и потому собирался он сегодня непременно ее поцеловать. К событию этому он готовился третью субботу подряд, особенно тщательно, дважды за вечер, чистил зубы, чем удивил и насторожил мать, даже надушился каким-то одеколоном, от которого за версту разило спиртом, но каждый раз что-то мешало ему совершить столь решительный поступок. В этот вечер все складывалось как нельзя лучше, и первый в жизни подарок — крошечный флакон духов, купленный им в городе, кажется, обрадовал избалованную Валентину, и настроение у нее было праздничное.

В общежитии по вечерам Руслан с друзьями иногда ходил в гости к своим сокурсницам, ровесницам Валентины, и видел, что почти каждая из них вела альбом, где чуть ли не на первой странице, рядом с алой розой или сердечком, пронзенным стрелой, было изящно выведено изречение: «Умри, но не дай поцелуя без любви!»

Эта многократно встречавшаяся фраза и настораживала Руслана…

…В тот день потеплело. Улеглась бушевавшая весь день метель, и близкое зимнее небо, усыпанное звездами, освещало занесенную сугробами улицу. Оба в предчувствии чего-то необычного волновались и несли всякий восторженный вздор. А дорога, поначалу такая неблизкая, все сокращалась и сокращалась, и уже вдали завиднелся огонек в окне ее дома. Руслан, помогая ей одолевать сугробы, переходил то слева направо, то справа налево, все примериваясь, как бы неожиданнее и половчее поцеловать ее. Но все казалось не так, не то, и он даже взмок от волнения. Она, конечно же, догадавшись о его намерении, волновалась не меньше и считала, что, будь она мальчишкой, уже десять раз сумела бы исполнить свое желание. Одолевая очередной невысокий сугроб, она, как бы падая, повернулась к нему лицом и ухватилась за него, словно обняла, и Руслану ничего не оставалось, как ткнуться губами в близкое, жаркое, чуть запрокинутое лицо. На мгновение он ощутил мокрую прядь ее волос и краем губ уткнулся в высвободившийся пуховый платок, вот и весь скоротечный, в секунду, поцелуй. Едва у него мелькнула мысль, что нужно бы повторить этот полусостоявшийся поцелуй, как вдруг она залепила ему такую затрещину, что у него посыпались искры из глаз, и, вырвавшись из его рук, побежала. Побежала, широко, как крылья, раскинув руки. В ту же секунду Маринюка словно пронзило: все происшедшее и происходящее он уже где-то видел, и неоднократно, и знал, что будет дальше. Да, все это он видел в кино. Сейчас «героиня» будет осторожно, незаметно оглядываться, а он, «герой», значит, согласно киноверсии, должен побежать вслед. И действительно, отбежав на несколько шагов, не сбавляя темпа, она потихоньку оглянулась. Сделать это ловко, изящно, как в кино, она не могла — мешали тяжелое зимнее пальто и теплый пуховый платок. Она все бежала и все чаще оглядывалась, а он стоял, как вкопанный, не включаясь в киноигру, и вдруг разразился смехом, перешедшим в истерику. У дома руки-крылья Валентины обвисли, она постояла минутку, так ничего и не поняв, и исчезла в залитом лунным светом дворе.

Когда истерический смех неожиданно оборвался, Руслан заплакал. Плакал горько, навзрыд. Утирая мокрой шапкой лицо, только пуще размазывал по щекам злые слезы… До каких высот поднял он ее в своем воображении, какими чертами наделил, какой возвышенной видел ее, что сам с ней рядом казался ничтожным и недостойным… и надо же… Даже беспросветные дуры — сестрички Деменюк или незаметная Динка Могилева, безуспешно добивавшаяся его благосклонности, не догадались бы так глупо копировать кинозвезд.

Много позже, когда подводил в жизни какие-то итоги или вспоминал прошедшее, никогда первой своей любовью он не называл Валю Комарову, хотя история их взаимоотношений была долгой, тянулась целых три года. Она почти не вспоминалась ему, а ведь когда-то казалось, что девочка с голубым бантом, в жаркой ладошке которой поблескивает серебряная монетка, никогда не изгладится из его памяти.

На пустынной заснеженной улице горькими отроческими слезами была оплакана первая любовь, и такой ценой было сделано открытие, должное служить предупреждением всю жизнь: как смешно и небезопасно лицедействовать в жизни…

* * *

Последние семь лет работал Маринюк в крупной организации республиканского значения в группе АСУ (автоматизированная система управления), с тех пор, как была принята благая директива, на американский манер, повсюду перейти на компьютерное решение проблем. Беда в том, что проблемы были, имелась группа, не было только компьютера, и в обозримом будущем его тоже не предвиделось. В группе, кроме начальника, имевшего специальное образование по вычислительным установкам, никто компьютера и в глаза не видел. Руководство понимало фиктивность группы, но упразднить отдел не могло, требовалось внедрять АСУ, нужно было шагать в ногу с прогрессом, и штаты были спущены сверху — не пропадать же деньгам зря! Отдел вычислительной техники оказывался кстати, когда требовалось устроить на время чью-нибудь племянницу, жену, дочку, которой понадобилась справка с места работы для поступления в вуз. В таком вот отделе и работал последние годы Руслан. Нельзя сказать, что они совсем уж ничего не делали. Приходил вдруг какой-нибудь запрос, и работники АСУ бежали то в плановый, то в производственный отдел и, получив данные, высчитанные на арифмометрах и обыкновенных счетах с костяшками, писали отчеты по своему ведомству. Года два подряд занимались они, по японскому образцу, тем, что высчитывали неблагоприятные дни в месяце, когда не следовало выходить на работу или требовалось быть особо осторожным, нужное в общем-то дело. Для этого они собирали многочисленные данные о работниках и закладывали в компьютер, арендуемый в другом конце города. Этих листов с крестиками и ноликами, что вывешивались в холле рядом с приказами, ожидали с большим нетерпением. Особенно радовались те, кому выпадали подряд три нуля: они означали, что в этот день на работу ходить не рекомендуется. Неизвестно, как долго бы действовала японская система в тресте, если бы один из работников, получивших таким образом выходной, не учинил в ресторане скандал и схлопотал пятнадцать суток.