Рауль Мир-Хайдаров - Велосипедист

Если заглянуть в трудовую биографию Маринюка повнимательнее, обнаружилось бы, что занимался и он серьезным и стоящим делом. Учился Руслан в техникуме хорошо и диплом имел с отличием, что давало ему право на зачисление в институт на льготных условиях. Но, как ни хотелось Маринюку учиться, жизнью на стипендию он был сыт по горло. В девятнадцать лет получив направление в пристанционный совхоз неподалеку от Ченгельды, через два года он уезжал оттуда, в селе остались школа, больница, пекарня, клуб да с десяток сборных домов. Все эти стройки он начал с нуля, а сдал под ключ, хотя не было тогда ни «Межколхозстроя», ни передвижных механизированных колонн «Сельстроя», все было построено собственными силами, или, как называют теперь, хозяйственным способом. Одного этого поселка на берегу Сырдарьи было бы достаточно, чтобы зачелся ему след на земле, но там, в жарких, продуваемых насквозь ветрами казахских степях, он оставил и еще одну память о себе.

Кому доводилось проезжать поездом Ташкент — Москва, тот непременно видел между станциями Арысь и Актюбинск мусульманские захоронения — мазары. Они появляются неожиданно среди голой, ровной, как стол, степи, словно сказочные восточные города. К высокому, выцветшему от жары небу тянутся дивной архитектуры голубые купола и изящные башенки — минареты мазаров, фамильных склепов степных казахов. Обычай этот — возводить в степи мазары знатным или «святым» людям, воинам или девушкам, молва о красоте которых достигла Балхаша или песенного Баян-аула,— идет у казахов из глубины веков. За редким исключением, возводились усыпальницы из обыкновенного сырцового кирпича, и время свело их на нет. Каменные, дошедшие из глубины веков до наших дней, сохранились лишь на станции Туркестан. Но описание дивных мазаров живет в легендах и преданиях, что рассказывают акыны под аккомпанемент домбры на больших торжествах. В последние двадцать с небольшим лет, с тех пор как в эти края пришел достаток, связанный прежде всего с освоением целины, появились новые мазары, радующие глаз среди бескрайней степи. Если бы кто-нибудь занялся изучением архитектуры мазаров, возникших в самом начале шестидесятых годов, то непременно обнаружил бы, что разновидностей их всего шесть.

Конечно, время вносит новые детали, орнаменты, но до сих пор даже среди вновь построенных чаще всего встречаются шесть вариантов, некогда спроектированных Маринюком. Да, так получилось, что автором этих легких, изящных сооружений был Руслан.

Через полгода, когда он энергично взялся за совхозное строительство и имя его уже с уважением стали произносить в округе, а потому был он зван гостеприимными казахами на свадьбы и иные торжества, услышал Руслан в доме чабана Османбека-ага, что до сих пор не выполнил тот просьбы отца — не возвел на его могиле мазар, как обещал когда-то. И деньги, мол, есть, и с материалами нет проблем, сокрушался чабан, да как его строить, если отец только на словах описывал, каким хотел видеть свой «последний дом». Чабана Маринюк уважал и видел, как переживает этот немолодой, с седой головой человек, потому и вызвался помочь. Как в каждом журналисте живет тайная надежда стать писателем, так почти каждый строитель в душе архитектор.

В долгие зимние ночи удивительно быстро сделал он проект мазара для Османбека-ага. Общий вид набросал на отдельном листе ватмана, в красках, как должно быть в натуре. Не поленился, подсчитал даже расход материалов и стоимость работ. Чабан был обрадован и тронут таким подарком и при всех объявил, что жалует Руслану Октая — каурого жеребца, победителя последней, осенней байги. Поскольку Октая Руслану держать было негде, да и конь ему был ни к чему, чабан скакуна продал и, как ни отказывался Маринюк, вручил ему деньги,— хороший скакун в казахских степях иногда дороже машины стоит.

Второй проект он вычертил для человека, прибывшего издалека. Мазар он заказал для дочки, ловкой и смелой наездницы, нелепо погибшей в скачках, где она одна соревновалась с джигитами. Стройным, изящным, высоким, выше всех остальных, спроектировал он склеп для юной Айсулу.

Сделал он мазар и для панфиловца, парня из этих мест, погибшего в грозном 41-м под Москвой на Волоколамском шоссе. Эта работа настолько увлекла Руслана, что он неожиданно решил поступить в архитектурный институт, «гонораров» вполне хватало для безбедной студенческой жизни лет на пять. Может быть, спроектировал бы Маринюк еще не один мазар, но больше к нему не обращались, отпала необходимость, каждый теперь выбирал себе по вкусу из тех шести, что уже выросли на осыпавшихся могилах. Как в песнях, ставших народными, авторы не упоминаются, так и в зодчестве, если оно стоит на народной основе, творенья становятся безымянными, и в этом, наверное, признание таланта.

Много позже, возвращаясь в Мартук или уезжая из Мартука, он, как и все пассажиры, льнул к окну, когда неожиданно возникали на горизонте мазары, но никогда не признавался, что он архитектор этих сооружений, хотя обычно пассажиры горячо спорили о его давней работе.

Отроческая любовь к Вале Комаровой прошла у него в первую студенческую весну, и рана эта, как и свойственно молодости, затянулась скоро, не оставив сколь-нибудь заметных следов. Следующей осенью, вернувшись в город с каникул, Руслан влюбился вновь.

Училась Она в музыкальной школе, жила в большом красивом доме неподалеку от общежития, и виделась ему такой возвышенно-неземной, что рядом с ней Валентина показалась бы бедной Золушкой.

Вокруг него и в общежитии, и в техникуме было много девчонок, добиться расположения которых не составило бы труда, но его тянуло к другим, недосягаемым, словно из другого мира, девушкам. Она и впрямь оказалась для него недосягаемой, мечтой, хотя все оставшиеся три года учебы он упорно добивался ее внимания. Единственное, чего он достиг: она знала, что он есть и что он в нее влюблен. Уезжая, он рискнул прийти к ней домой попрощаться. На вопрос, можно ли ей написать, она спокойно спросила: «Зачем?» Но, спохватившись, видя, как больно слышать ему это, сказала: «Я поздравлю вас с первым же праздником». Но так никогда ни с чем и не поздравила.

Маринюку часто вспоминался силуэт девушки, склоненной над фортепиано. Единственная радость тех лет, что в ее доме были большие окна с легкими тюлевыми занавесками и огней не жалели,— люстра под высоким потолком искрилась тысячами хрустальных солнц. В этот дом на улице 1905 года в далеком Актюбинске и шли его письма с берегов Сырдарьи. Ни на одно из них она не ответила. Может быть, заносчивые подруги даже посмеивались над ней, что ее воздыхатель забрался так далеко — в какой-то совхоз… Но безответная любовь дала ему, наверное, гораздо больше, чем могла бы дать сама возлюбленная. «И слаще явного знакомства мне были вымыслы о них»… Эти светлые строки, вызывавшие грустную улыбку, встретились Маринюку гораздо позже, и он смог оценить их глубину…