Алекс Тарн - Записки кукловода

— Тьфу ты! — Шайя начинает выходить из себя. — Я ж тебе все человеческим языком объяснил, в переводе на крокодильский. Ну не может он летать кругами. Хотел бы, да не может. Крылышки у него иначе устроены, ну что тут сделаешь?! Понял?

Гена беспомощно оглядывается. Он и рад бы что-то сказать, но не знает, что именно. Как та мошка, которая не может летать по-шайиному. Да и связь мошек с женскими месячными циклами так и осталась совершенно не проясненной. Все-таки он вдупель пьян, этот Шайя. Пожалуй, не стоит так завидовать психодокторам, если они подобные рассказы целыми днями слушают, а потом еще и должны что-то отвечать. Это ж свихнуться недолго. Гена осторожно ставит стакан, и тут расщедрившаяся судьба посылает ему подарок в виде подошедшего к стойке клиента.

— Извини, Шайя, — поспешно говорит бармен. — Мне работать надо. А ты шел бы уже домой, а? Приходи завтра, договорим. Э-э-э… чем могу быть полезен?

Последняя фраза обращена уже не к Шайе, а к мужчине лет тридцати в светлой полосатой футболке и в джинсах.

Погодите, погодите… Это уж не тот ли самый, что был тогда, на пляже?.. — Точно, он! — Да что ж ты лезешь-то куда не просят? Зачем? Вот же…

Я щелкаю пальцами перед пьяным Шайиным взором, чтобы отвлечь его, чтобы не заметил, не начал разговор, не затянул на сцену эту новую, ненужную куклу. А то ведь спросит ненароком имя и тогда все, пиши пропало.

— Эй, Шайя, — говорю я, глядя на него из барного зеркала. — Послушал я тут твою песню про мошек… ну и чушь же ты несешь, однако! Даром что спьяну.

— Чушь? — хмуро переспрашивает он. — Это почему же? Все так и есть.

— Да потому что чушь. От начала до конца. И про циклы, и про крылышки. Крылья у него, видите ли, другого покроя! Он, видите ли, только по прямой летает! Эту чепуху даже Гена не проглотил, с его-то пастью… Что уж говорить обо мне, у которого ты на верстаке лежал? Все то же самое, поверь на слово — и лицо, и одежда, и мысли. Таких, как ты, — миллиарды, обоих полов. Отличия между вами минимальны и несущественны — в пределах погрешности резца. Там потолще, тут покороче… какая, собственно, разница? Разве что имена…

Шайя неожиданно ухмыляется.

— Имена — тоже немало. Это единственное, что не зависит от тебя, дорогой папаша. Имена даем мы. И вещам и друг другу. Тем и отличаемся — и от камня, и друг от друга — именем. Так что не лез бы ты не в свое дело.

И тут он прав, наглец. Пьян-пьян, а соображает. Я быстро меняю скользкую тему. Главное — отвлечь его внимание от этой лишней куклы в полосатой футболке. Я не хочу ее здесь, на авансцене. Слышишь, ты, брысь! Пошел вон! Назад, в массовку, к фанерным задникам декораций!

— Ладно, Шайя, не будем спорить о пустяках. Что такое слова? Пшик, звук пустой. За слова не спрячешься ни от кого, а уж от меня и подавно. Разве в них дело? Конечно, нет. Дело в том, что ты боишься. Ты жалкий трус, парень. Ив слишком тяжела для тебя. Ты просто не справляешься, вот и все. Тебе, дураку, досталось сокровище, о котором можно только мечтать, а ты дрожишь от страха вместо того, чтобы светиться от радости. Ты…

— Заткнись! — кричит он. — На себя посмотри! Да, я боюсь! Боюсь! Да и кто бы не боялся? Сравни ее со всем этим! Сравни!.. — он делает рукой неопределенный жест, охватывающий дымный полумрак бара, Гену, протирающего стаканы, неизвестного статиста в полосатой футболке, бульвар, город и весь остальной мир впридачу. — По-твоему, они друг другу подходят? — у него дрожат губы. — Эта гадость… эти заросшие грязью уши твоего мерзкого мира… твоего балаганчика… твоя липкая сцена… засаленные тряпки твоих кукол… Посмотри на все это! Тут только ложь правдива, только фальшь истинна. Ты хоть сам-то понимаешь, куда ты ее привел? Разве ей место здесь? Да у меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее… Ты только поставь ее рядом со всеми этими рылами и сравни! Она ведь с другой планеты, из другого измерения… или как это там у тебя называется? Признайся, что ты просто напутал, разве не так? Притащил ее в неправильное место, только и всего…

— Так что же? Забрать назад?

Я задаю этот очевидный вопрос, заранее зная, что сейчас он сначала побледнеет и начнет беззвучно, как рыба, разевать рот, а потом примется умолять, чтобы я оставил все, как есть… и ни в коем случае… слышишь, ни в коем случае… А под конец предложит самого себя в качестве выкупной жертвы, как будто я — изголодавшийся людоед. Так оно и происходит. Шайя моргает, бледнеет и разевает рот.

— Если уж тебе так нужно кого-нибудь забрать, возьми лучше меня, — говорит он. — Не трогай ее, ладно? Ну пожалуйста…

Тот, в полосатой футболке, берет свое пиво. Сейчас он отойдет от стойки. Опасность, можно сказать, миновала. Хотя, какая там опасность? Это я так, преувеличиваю. Всего-то образовалась бы еще одна кукла, ничего страшного, управился бы и с ней. С некоторым трудом, но управился бы… Шайя тем временем смотрит на меня глазами больной собаки и ждет ответа.

— Не бойся, — говорю я. — Не трону. Если бы я ваше нытье слушал, тут бы уже давно камня на камне не осталось. Тем более, что и нытье-то лживо. Была бы хоть крупица правды в твоих словах, я бы еще подумал. Но ведь все сплошное вранье, до последней буквы. Никакая Ив не инопланетянка. И мир этот вовсе не так плох, каким ты его тут представляешь. Спроси у той же Ив, она расскажет. Тошно слушать твои дурные жалобы: «Фальшь… ложь… грязь…» Тьфу! Можно подумать, что я эту грязь сюда натаскал… Это ж ты сам и натаскал, Шайя, ты и остальные болтуны. От вас-то пакость и ползет, господин пророк, от слов ваших, от имен, от нескончаемой вашей трескотни, способностью к которой ты так сильно гордишься… — я передразниваю его недавние слова: — «Мы даем вещам имена… Имена — это тоже немало… Это от тебя не зависит, дорогой папаша…» В том-то и вся беда, что не зависит! Если бы зависело, то разве я позволил бы вам так безнадежно испакостить чистое место! «Мы даем вещам имена…» Вы даете вещам уродство! Моим красивым вещам — вашу словесную грязь! Но самое мерзкое заключается в том, что затем вы обвиняете в своей пачкотне не кого-нибудь, а именно меня! Ну не гадость ли?!

Я, действительно, начинаю сердиться и оттого теряю внимание собеседника. Отвлеченные рассуждения — неблагодарная материя. Куклы любят, чтобы разговор шел о них самих, причем желательно с максимальной конкретностью. Во всех остальных случаях они быстро начинают скучать. К несчастью, я слишком поздно замечаю, что Шайя уже утратил интерес к теме и принялся вертеть головой по сторонам.

— Эй! — он вдруг тыкает в спину полосатой футболке. — А ну-ка, стой, черный человек! Кто тебя приставил за мной следить? Ты кто?

Полосатый немедленно оборачивается и отвечает. Он делает это так быстро, что я просто не успеваю среагировать.