Алекс Тарн - Записки кукловода

— Акива… — отвечает полосатый. — Меня зовут Акива. Я давно хочу с вами поговорить, но все не решаюсь.

Вот и все. Теперь у него есть имя. Теперь момент упущен, ничего не попишешь. Вот так: стоит немножко увлечься и… Самостоятельность кукол поражает воображение. Я вздыхаю и принимаюсь за проработку деталей. По-моему, я уже где-то упоминал, что он среднего роста. А может, и не упоминал — сейчас это не столь важно. Статисты всегда среднего роста, на то они и статисты. А вот персонажи — нет. У них даже средний рост не вполне среден. Так что, пусть этот непрошенный Акива будет выше среднего, ладно? Выше среднего, худ, сутуловат, давно не стрижен, а когда был стрижен, то кое-как, на скорую и неумелую руку. Смиренно улыбаясь, он переминается там, где застиг его Шайин вопрос, переминается с полным пивным стаканом в руке, и весь его нескладный вид выражает извинение за ненароком причиненное беспокойство.

— Ну и?.. — неприветливо вопрошает Шайя. — Что ты встал, как Каменный Гость? Хотел поговорить — говори.

Сутулый Акива отводит с лица прядь волос. Волосы у него легкие и спутанные, как пересохшая пакля.

— Пойдемте лучше за столик, если вам не трудно. Тут как-то неудобно. Я вас очень прошу.

Шайя кривится, морщит лоб. Сначала он хочет послать это нелепое чучело ко всем чертям, но затем утыкается взглядом в пивной стакан и меняет решение.

— Ладно, — говорит он. — Хрен с тобой. За столик, так за столик. Только возьми еще пива, чтоб лишний раз не ходить.

Гена облегченно вздыхает. Глядя, как Шайя нетвердой походкой идет через зал, он цедит в стакан пиво и подмигивает незнакомому сутулому клиенту:

— Вообще-то он нормальный мужик, но в последнее время… Вы ведь его проводите домой, не бросите? Он здесь недалеко живет: вверх по бульвару и…

— Я знаю, спасибо, — кивает сутулый. — Конечно, не брошу.

Он берет стаканы, и ловкая тряпка бармена тут же смахивает две мокрые неопрятные окружности с блестящей поверхности стойки. Вот и все. Нет следа, значит и не было ничего. Ни стаканов, ни Шайи, ни дурного непонятного разговора. «Летает по прямой…» — надо же такое придумать! Вот он, Гена, к примеру, вообще никак не летает. Он стоит и время от времени наливает, и к каким бы то ни было полетам не имеет никакого отношения. Так что? Отчего-то ему вдруг хочется зажечь сигарету, хотя курить Гена бросил уже очень давно — с того момента, как встал за стойку. Нет у бармена времени на перекуры… и на полеты тоже. «По прямой!..» Это ж надо… Гена еще раз проводит тряпкой по стойке и щурится на ее безупречную чистоту.

— Простите, — говорит сутулый Акива, ставя стаканы на стол. — Вот пиво.

Шайя сидит, положив голову на руки. Глаза у него закрыты; он то ли спит, то ли просто ленится жить. Впрочем, известие о подоспевшем пиве таинственным образом добавляет ему жизненных сил.

— Что ты все извиняешься? — брюзгливо интересуется он и отхлебывает. — Все равно не прощу, сколько ни извиняйся. Ты кто?

Акива нерешительно подергивает спутанную паклю волос по обеим сторонам узкого треугольного лица. Акива вздыхает.

— Видите ли, господин Бен-Амоц, я очень давно искал случая поговорить с вами, но все никак не мог придумать, с чего начать. Это так трудно объяснить…

— Хорошее пиво, — сообщает Шайя. — За что я Гену люблю, так это за то, что никогда не разбавляет. Эй, Гена! Твое здоровье!

Гена мрачно грозит ему издали.

— Понимаете, — говорит Акива, пристально глядя на свой нетронутый стакан. — Я очень напуган. Очень.

Шайя вытирает ладонью мокрые губы и фыркает.

— Эка невидаль! Все боятся, парень. Вот, взгляни, к примеру, на меня. Нет, ты взгляни, взгляни… ты думаешь, я кто? А? Разрешите представиться: жалкий трус. Я — жалкий трус! И это мне не кто-нибудь сказал, а сам папаша. Создатель, будь он… э-э… будь он — что?.. а черт его знает! Пусть будет просто: «Создатель, будь он». Вот. Так что не переживай, парень. Пей пиво и не бери в голову.

— Вот-вот! — Акива почему-то очень радуется Шайным словам. — Видите! Даже вы боитесь! А ведь вы уже очень давно предупреждаете… Бьете в набат, можно сказать. Вы самый смелый, но даже вы боитесь… что уж говорить обо мне?

— Кончилось, — с сожалением констатирует Шайя, поднимая опустевший стакан. — А ты что — не будешь?

Он протягивает руку, и Акива послушно придвигает к нему свое пиво.

— Я вас давно слушаю по радио. Вы очень правильно все говорите. Но я ведь понимаю: вы сами ничего не можете сделать, потому что вы все время на виду. Но что-то делать обязательно надо. Обязательно! Никак нельзя допустить, чтобы это произошло.

Шайя икает. Вид у него слегка недоуменный.

— Ты о чем, парень? Что — «это»? И вообще, ты кто? По-моему, я тебя уже спрашивал, но не помню: ты ответил или пока еще нет?

— Ну как же, господин Бен-Амоц… — Акива вскидывает на Шайю озадаченный взгляд. У него светлые ресницы и голубые младенческие глаза. — Убийство. То самое убийство, о котором вы постоянно предупреждали. До тех пор, пока им не удалось заставить вас замолчать. Вы не думайте, я вас совершенно не осуждаю. У них, наверняка, очень сильные способы давления. Очень!

— Убийство?

— Ну да. Убийство Амнона Брука. Меня очень пугает эта гипотетическия возможность. Если им удастся осуществить ее на практике, то нас ждут совершенно непредсказуемые последствия. Впрочем, что это я вам объясняю… вы же знаете обо всем намного лучше меня.

— Погоди, погоди… — Шайя мотает головой. — Ты что, серьезно…

Он замолкает на полдороге. Зачем? Перед ним сидит всего-навсего очередной псих, одержимый навязчивой идеей. Ну как объяснить такому типу, что не стоит верить всему, что говорится по радио?

— Вообще-то я не сразу поверил, — будто подслушав его мысли, говорит Акива. — Вы не думайте, я не из тех дураков, которые верят любой газетной сплетне. Но тут все так сложилось… во-первых — вы. У вас замечательная передача. Очень! В ней наверняка сплошное вранье… извините, что я так… но это вранье удивительно правдиво. Оно… как бы это сказать… реально. Наверное, я кажусь вам полным идиотом, но, поверьте, я говорю очень серьезно. Видите ли, нас с раннего детства учат всяким вещам: типа того, что Земля круглая, что Цезарь был римским императором и что рак происходит от курения. Но любая из этих вещей может оказаться выдумкой, ерундой, ложью. Про Землю мне рассказала воспитательница детского сада. Но она также говорила, что каша вкусна и что мама придет, когда стрелка часов будет «вон там». В то время, как факты свидетельствовали совсем о другом: каша была омерзительна, а мама не приходила. То есть, воспитательница определенно лгала. Спрашивается: разве не могла она соврать про Землю с той же легкостью, что и про кашу? Более того, врать про Землю намного безопаснее: ведь, в отличие от каши, ее шарообразность нельзя проверить на вкус.