Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Поднялся к чердаку, где перед дверью в мое время покуривали старшеклассники, а на беленом потолке чернели круги от сожженных спичек. Площадка оказалась меньше. Три драных стула, кофейная баночка на полу. Присел, чтобы не сгибать шею. Замок на чердачной двери. Великое счастье было войти на хрустящий шлаком чердак и через треугольник окна увидеть дом напротив, услышать, как стучат мячи на баскетбольной площадке и воркуют на крыше голуби.

Поднялись две девушки, сели, закурили, покосились на меня.

— Вы кого-то ждете?

Я помотал головой. Кого мне ждать? Сашку Авидона, который угостит первой советской сигаретой с фильтром — «Новость»? Так уже пять лет не курю. Вовку Гладникова, который нальет терпко-обжигающего портвейна «777» после «Голубого огонька»? И не пью, к сожалению.

И жду и не жду. Но такие тайны лучше держать при себе.

Спустился на первый этаж. Спортивный зал. За легкой дверью — пчелиные соты офисов. Прозрачные перегородки, светятся мониторы компьютеров. Девица с зелеными волосами оторвалась от бумаг: «Вы к кому?» Я махнул рукой: «Не парьтесь! К себе…» Девица улыбнулась, отвернулась к компьютеру.

Здесь висел толстый пеньковый канат, спускались с потолка гимнастические кольца, стояли подрагивающие брусья, лоснился черными упругими боками козел, ждал силачей конь с ручками, а напротив окон взлетала вверх шведская стенка с прохладными овальными перекладинами. И на кольцах под наш мальчишеский гогот испуганно летал, как стрелка маятника, Сашка Авидон со сдернутыми трусами, пока в дверях не завизжали девчонки. И тогда Киса мужественно разжал пальцы и загремел на подстеленные маты. Раньше не решался — уж больно высоко подтянули его и сильно раскачали за ноги, а потом Вовка Гладников подпрыгнул и сдернул ему черные сатиновые трусы, так, что они повисли на коленях, и Киса, неумело матерясь, попытался их вернуть на место, дрыгая ногами и извиваясь бедрами. В таком виде его и застали девчонки, влетевшие в спортзал из раздевалки.

Наверное, мы были не злые, а глупые. Могли всем классом тащить в ветлечебницу сбитую машиной собаку, а потом хохотать над бедным Авидоном с трусами на коленях…

Заглянул с легким трепетом в кабинет директора. Там теперь пульт охраны с мониторами, табачный дым, шуршание газет, щелканье семечек. Лениво повернулись стриженые головы.

На втором этаже, где были столовая и кабинет пения с портретами композиторов, красивые двери с табличками начальников, но запах остался: винегрет за четыре копейки, котлеты с макаронами, пышки…

Прошелся по этажам — цветная рогожка перегородок, подвесные потолки, тихо, светло.

Куда делись наши крики и взвизги девчонок на переменках?.. Они застыли под слоями краски, штукатурки, скрываются в потолочных перекрытиях?

В кабинете труда, где стояли слесарные тиски и возвышался зеленый токарный станок ДИП-300, теперь офис по продаже китайских дачных бассейнов. ДИП расшифровывается как «догоним и перегоним», имелось в виду — Америку. В те времена мы нисколько не сомневались, что задуманное осуществится — с нашей, естественно, помощью. Мы вырастем, станем учеными и космонавтами, директорами заводов и врачами — и обязательно перегоним Америку по всем показателям, включая выпуск конфет на школьную душу населения. И вот мы выросли и даже начали стареть. Кого мы теперь догоняем?

…Встретиться бы с нашей классной воспитательницей Ольгой Константиновной, извиниться за всё, она должна нас помнить — мы ее педагогический дебют. Такое не забывается: она поставила всему классу двойки по поведению за год, как раз перед летними каникулами. Сидела с пылающим лицом за столом и на глазах всего класса решительно зачеркивала в табелях оценку по поведению и рисовала размашистую двойку — всем! Даже тем, кто в тот день болел и не мог «издеваться над педагогом-практикантом».

По школьным меркам дело было пустяковое: довели студентку-практикантку до слез. Май, солнце, последний день перед каникулами, класс шумит, она спросила: «Вы что, не хотите учить литературу?» И мы весело, протяжно ответили: «Да-а!». Она выбежала из класса и разревелась в учительской. Ах, ах, какие мы нежные! Дала бы одному-другому книжкой по голове, как это делал математик Федор Дмитриевич, и все бы дружно ответили: «Мы обожаем литературу, мы хотим ее учить!» А она разрыдалась и убежала. Иногда строгий Федор Дмитриевич, войдя в класс, в целях профилактики хватал за ворот гимнастерки разговорчивого Серегу Романова и с треском открывал его лбом дверь в коридор. Потом оглядывал класс — кого бы еще выгнать, и если все стояли смирно, как солдаты на плацу, то он начинал менее интересную часть своего педагогического дела: скрипел мелом по доске или начинал вызывать. Федор Дмитриевич с сантиметровым ежиком седых волос казался нам стариком. Если учесть, что он молоденьким лейтенантом брал Берлин и стрелял из своей пушки по рейхстагу, то было ему в те годы не более сорока пяти… На десять лет меньше моего.

В школьном дворе ряды блестящих иномарок, шлагбаум. Деревянного гаража, в темноте которого блестел хромом фар трофейный «опель-капитан» с прохладными кожаными сиденьями и снимающимся тентом, уже нет.

На третьем этаже — пологий широкий карниз, по которому мы ходили, стараясь не наступить на голубиный помет, чтобы не поскользнуться. Мысленно проследил глазами траекторию выливаемой воды из ведра — с третьего этажа до крылечка завхоза, на котором в тот день стоял дядька в шляпе, пришедший с цветочками и тортиком навестить зазнобу. Сашка Майоров, дежуривший по классу, не успел после урока рисования слить в туалет мутную воду от промывания кисточек, и когда в коридоре показалась ботаничка, он выплеснул воду в окно. И встал, как и положено приветствовать входящего учителя — навытяжку, поедая педагога невинными глазами.

Сейчас Сашка Майоров во фраке и бабочке играет в филармоническом оркестре на флейте-пикколо, ездит по зарубежным гастролям, рассказывает внукам, каким он был собранным и послушным ребенком, и вряд ли кто подумает, что в пятом классе он окатил дядьку в шляпе мутной водой из ведра; причем, с третьего этажа, отчего шляпу сорвало, как водопадом.

В скверике на скамейке, укрыв лицо полой пиджака, спал бомж. Представилось, как я расталкиваю его, покупаю пиво, заводим разговор, находим общим знакомых. Прошел мимо…

…И видел себя, худенького мальчишку, на катке меж заснеженных деревьев. И рядом каталась Ольга Цойер, с которой мы влипли в черно-белую бумагу фотографии: она с улыбкой присела в фигуре «пистолетик», я с серьезным лицом пытаюсь сделать «ласточку»…

На подоконнике второго этажа видел носатого Сашку Авидона с лупой в руках, и дощечка дымилась от наведенного солнечного лучика. Я даже запах дымящейся дощечки почувствовал. «Привет, Сашка!» И видел, как, стискивая до побеления пальцы, лезем с пацанами по пожарной лестнице, чтобы испытать свою смелость и позагорать на гремящей крыше шестиэтажного дома, с которой видны золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловки и лоснящиеся бока Исаакия… И все ленинградские крыши видны, и огромное майское небо с белыми курчавыми облаками, плывущими в сторону залива.