Анри Труайя - Палитра сатаны: рассказы

— Люсьен дома?

— Нет, — торопливо отозвался Мартен, — шляется где-то по своим делам.

— Но биржу труда он посещает регулярно?

— Да, конечно…

— И пособие получает?

— Думаю, да…

— К сожалению, я еще ничего для него не нашел.

— Не стоит беспокоиться.

— Передайте ему, чтобы не падал духом. Мы в конце концов что-нибудь придумаем…

Мартен не смел взглянуть в лицо своему другу. Опустив голову, он не вполне внятно пробормотал какие-то слова благодарности и рискнул из вежливости поинтересоваться, как поживает Мирей.

— С ней все в порядке, — произнес Альбер Дютийоль, поднимаясь из-за стола. — Она много гуляет по окрестностям. Ей на пользу свежий воздух. На этих днях приходите к нам вместе с Люсьеном и Гортензией. Я покажу несколько томиков, которые недавно купил в Фонтенбло.

Проводив приятеля до порога, Мартен вернулся на кухню, где Гортензия перетирала чашки.

— Бедняга! — прошептала она, пожав плечами. — Но держится с достоинством.

— Почему бедняга? С какой это стати?

— А ты не в курсе? — Гортензия окинула его скептическим взглядом. — Первой мне об этом сказала мадам Люшон. В очереди у булочника. Люсьен и Мирей… уже вся округа знает. А этим двоим на все наплевать!

— Ну да, — кивнул он, — я не хотел тебя огорчать этой историей…

Он ожидал, что сестра начнет разглагольствовать, обличая негодяйство племянника. Но она только сказала:

— В конце концов, для их возраста такое в порядке вещей.

На душе стало полегче. Вот и она не желает поднимать шум. Если все пройдет по-тихому, почему бы и не простить двух голубков, наставляющих рога старику, который почитай что и не против?

— Ну да, — пробурчал он, — дела невеселые, но мы здесь ничего поделать не можем. Когда двое любят друг друга, к черту предрассудки! А уж в наше-то время…

— Как бы там ни было, они не должны проводить целые дни в этаком грязнющем ангаре! — озабоченно нахмурилась Гортензия.

— Не станешь же ты предлагать им перебраться сюда, в Люсьенову комнату?

— Нет, конечно!

Но видно было, что сестра колеблется. Уже готова все простить своему милому малышу. Разве мальчик виноват, что столько женщин от него без ума?

— Мирей первая бросилась ему на шею, — продолжала она, — Люсьену только и оставалось, что подчиниться. И насчет ангара ее идея, я уверена! Настоящая потаскушка, а корчит из себя недотрогу. У нее уже были шашни с сынком Моро. И с почтальоном Марциалом. Нет-нет, там между ног так и печет. Если Люсьен и пустился с ней во все тяжкие, его упрекать нечего. А то какие еще развлечения в Менар-лё-О!

Она засмеялась. По сути, предприимчивость племянника ей нравилась. Мартен был убежден: именно Люсьен соблазнил замужнюю женщину. Сестра же ликовала при мысли, что парень сделался первым петухом на деревне. Типичное материнское тщеславие. Мартен и сам тоже подловато прыснул, в угоду ей потешаясь над невезением старого друга. Но в груди набряк тяжелый ком.

— Ну и что дальше? — вздохнул он. — Люсьену ничего не скажем? Оставим все, как есть?

— Само собой! Все эти истории с траханьем нас не касаются!

— Но Альбер Дютийоль, как быть с ним?

— Ему надо было получше приглядывать за своей благоверной!

Мартен более не протестовал и дал сестре себя убедить. Откровенная вульгарность Гортензии примиряла его с собственной слабостью. Сведя Люсьеново приключение к пошлой череде постельных фортелей, она побуждала его, родного отца, умыть руки.

Ввечеру сынок появился, аккурат когда подавали на стол, и Мартен встретил его как ни в чем не бывало. Гортензия, напротив, расточала этому прощелыге массу мелких услуг. Настаивала, чтобы он непременно отведал каждого кушанья, подкладывала добавки. Явно давала понять, что ему следует подкрепиться после любовных подвигов. Когда парень собрался подняться к себе в комнату, она сказала:

— Напомни завтра, чтобы я тебе выдала еще одно покрывало.

— Да мне не холодно!

— Не для здешней кровати, — парировала она с плутовской ужимкой. — Это туда…

Он засмеялся и смачно расцеловал ее в обе щеки. Мартен отвернулся: глаза бы не глядели на эти постыдные чмоканья.

— Зачем вы это сделали? — ошеломленно пролепетал Мартен.

Вся пристройка была превращена в кладбище спичек. «Беллерофон» приказал долго жить. На губах Альбера Дютийоля появилось жалкое подобие улыбки; запустив руку в кучу спичечных обломков, он ухватил пригоршню и отшвырнул прочь широким жестом сеятеля.

— Надоело, — пояснил он. — Почувствовал, что мне никогда не доделать его до конца. Как бы то ни было, потеря невелика!

— Что вы, напротив! — залепетал Мартен. — Такая работа — и псу под хвост!

— Ну не совсем. Все же несколько месяцев у меня было чем развлечься.

— А теперь чему вы намерены себя посвятить?

— Придумаю себе другое занятие. Настолько же смехотворное, как и прежнее! Видите ли, Мартен, в моем возрасте и при подобных обстоятельствах живешь только ради удовлетворения бессмысленных, но зато и безопасных влечений. Чем занять руки и внимание в течение дня? Ни один философ не изучал влияние на наш обиход действий, чья значимость с точки зрения основ человеческого существования была бы оценена как нулевая. Все эти господа из кожи лезут вон, прославляя ту или иную грандиозную идею, хлопочут о высоких предначертаниях, лишь бы придать смысл нашим судьбам. И никто не скажет ни слова в похвалу коллекции этикеток с коробочек камамбера, а ведь это вневременные ценности, ибо позволяют смертному безмятежно дожидаться часа своей кончины.

— Вы собираетесь коллекционировать этикетки с камамберных коробочек? — недоверчиво переспросил Мартен.

— Да нет, я выразился фигурально, — рассмеялся Альбер Дютийоль. — Найду себе другие безделки: автографы, старинные почтовые открытки… поле выбора бесконечно. Берется в расчет только страстность, с какой берешься за дело, а не оно само. Заметьте: последнее столь же справедливо относительно живых существ, коих нам доводится любить. Иные из них не достойны того обожания, какое они в нас пробуждают. Между тем человек готов дать руку и голову на отсечение, только бы добиться улыбки избранного предмета, даже если, по мнению соседей, овчинка не стоит выделки!

Мартен сообразил, что Альбер намекает на собственную жену, и попытался сменить тему разговора. Но его приятель желал непременно кое-что добавить к сказанному:

— Мне вчера исполнилось шестьдесят шесть. Посмотрите, что мне преподнесла Мирей на день рождения!

Он открыл дверцу шкафа и достал обрывок письма с потрепанными краями.

— Автограф Евгения де Богарне. Она откопала его у букиниста-антиквара в Фонтенбло. Специально ездила туда тайком от меня! Мило, не правда ли?