Анри Труайя - Палитра сатаны: рассказы

Как бы то ни было, еще прежде, чем я успела попытаться разузнать побольше об отношениях Анри-Клемана с мсье Эбером, сын к вящему моему облегчению сообщил, что «все уладилось» и я отныне могу «спать спокойно». И действительно, 18 марта 1847 года Анри-Клеман благополучно привел в действие гильотину, добытую в спешке, и ее нож пал на шею приговоренного, отданного ему правосудием.

Прочтя об этом в газете, я полностью успокоилась. Теперь, казалось мне, все снова в порядке. Но это блаженное обольщение внезапно рухнуло, сменившись сильнейшим испугом. Вчера я увидела своего сына въезжающим в Брюнуа в почтовой карете. Он не предупредил меня о своем приезде. Я в это время мьша голову. Вздрогнув от неожиданности, я опрокинула кружку с горячей водой на плиточный пол. Сын помог мне вытереть лужу. Мне было стыдно за свои мокрые патлы, липнувшие к щекам, за мой нищенский купальный халат с продранными локтями.

Но когда я выпрямилась и взглянула на Анри-Клемана, меня захлестнула тревога совсем иного рода. Он походил на приговоренного к смерти. Бледный, шатающийся, с отвисшей челюстью, он рухнул к моим ногам и, ни слова не говоря, протянул мне письмо с печатью Министерства юстиции. Я прочла документ, датированный 18 марта 1847 года. Это было уведомление об отставке, учтивое, по всей форме, без объяснений, адресованное мсье Анри-Клеману Сансону, исполнителю высшей меры наказаний по приговору суда. Мой сын икал и всхлипывал от горя и гнева.

— Да, — пролепетал он, — это ужасно!

Он так горевал, а я почувствовала, что мою грудь переполняет безудержное ликование. Ни о чем больше не задумываясь, я вскричала:

— Напротив, мой мальчик! Благословим этот великий день! Нужно, чтобы страшное проклятие было наконец снято. Ты последний из рода палачей. По счастью, у тебя только дочери: подательницы жизни, а не смерти.

Тогда он объявил мне, что не только лишился работы, но и потерял семью — жена решила бросить его и забрать дочерей, процедура развода уже начата. Когда же я изумилась, откуда в его жизни столько потрясений разом, он с горечью добавил:

— Если ты не отказываешься от меня, полагаю, мне стоит на какое-то время обосноваться в Брюнуа. Подожду, пока в голове прояснится, а там видно будет. Согласившись пойти в палачи, женившись, став отцом семейства, я избрал ложный путь. Вместе мы все исправим, излечимся оба, не так ли?

При этих словах я пережила нечто вроде слепящего озарения. Материнский инстинкт, столь долго задавленный во мне, возродился. Я позабыла все сомнения, ныне мое единственное желание — утешить того, кто, познав чрезвычайную привилегию гильотинировать себе подобных, ныне вновь оказался в шкуре такого же человека, как все прочие.

Теперь меня терзает страх, что я не окажусь на высоте этой безраздельно женственной миссии. Никогда еще я так не сожалела, что в свои семьдесят один год я недостаточно подвижна и не в силах поспевать за приключениями взрослого сына, далеко не мальчика, который все же вернулся, чтобы уцепиться за мою юбку.