Игорь Бойков - Жизнь, прожитая не зря

Народ в округе жил тёмный, невежественный, и теперь всерьёз верил, что Сулейман — святой. Про него шла молва по всей Стране гор, при встречах на улице люди с ним здоровались почтительно, благоговейно смотрели вслед.

Как-то летней ночью городские власти, готовясь к какому-то празднику, решили отрепетировать голографическое шоу. Но люди, увидав вдруг в чёрном угольном небе странное переливистое свечение, столбы света, не на шутку перепугались. И бросились к Сулейману.

— Скажи нам, что это за свет? Это уже признаки судного дня? — наперебой вопрошали они.

Тот торопливо надел тюбетейку, задрал голову и озадаченно посмотрел на небо. Там и вправду разбегались во все стороны какие-то странные лучи.

Он пробормотал что-то и, приставив лестницу к стене дома, полез на крышу. Крыша была металлической, почти плоской. Там он встал на колени и принялся усердно молиться. Остальные ждали внизу, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и переговариваясь вполголоса.

Когда репетиция, наконец, закончилась, и лучи погасли, Сулейман слез с крыши и важно объявил собравшимся:

— Мне было откровение Аллаха. Я узнал сейчас великие истины.

— Какие? Какие? — зашумели вокруг.

Но лицо Сулеймана сделалось строгим, надменным.

— Вы недостойны их познать, ибо только праведник может получать послания Всевышнего. Но знайте же, что Аллах недоволен. Он посылает своё предупреждение. Люди погрязли в пороках, пьянстве, разврате. Только вера в Аллаха и жизнь по исламу могут спасти вас.

— Мы верим, Сулейман, верим. Ты только объясняй нам великие истины ислама.

Но он, окружённый возбуждённым галдящим народом, не сказал ничего более и важно удалился в дом.

Через пару месяцев яйцо протухло и стало вонять. Нередко заходивший в гости к соседу Закир не удержался и съехидничал: мол, как же так, ведь божественное яйцо не может протухнуть.

Сулейман однако, не моргнув глазом, ответил, что получил от Аллаха новый знак и сейчас ему предстоит совершить нечто важное.

— Важное, очень важное, — качая головой, говорил он.

— Э, а давай я это на камеру сниму, — борясь со смехом, тут же предложил Закир. — Это же для истории должно остаться. Чтобы все люди потом увидели.

Сулейман не возражал.

— Неси сейчас сюда свою камеру, — сказал он. — Я не могу ждать.

Когда Закир быстро сбегал домой и, вернувшись, навёл на него объектив, Сулейман неожиданно схватил шило, проделал им дырку в яйце и, запрокинув голову, залпом выпил всё содержимое. Отвратительное зловоние вырвалось наружу и вмиг распространилось по всей комнате.

Закир сморщился и отвернул лицо, торопливо принявшись кашлять. Теперь смех рвался наружу одновременно с рвотным спазмом.

Запись-то поистине вышла историческая: «святой» человек выпивает тухлое яйцо с фальшивой надписью.

Сулейман тем временем вытер губы и, глянув на него округлёнными, рыбьими заявил:

— Я познал вкус рая.

Как он не отравился насмерть, Закир так и не понял.

— Наверное, горький всё же оказался рай на вкус, — говорил он потом Милану. — Там такая вонь стояла, что меня чуть не вырвало. Сказал бы сразу, что ему рай из яйца нужен. Я бы для него за полчаса целую клетку таких райских яиц наделал.

И парни рассмеялись громко.

Санкт-Петербург январь 2006 г.

Стадо лениво пощипывало траву на пологом склоне горы. Овцы блеяли негромко и глупыми белесоватыми глазами таращились на стоящих поодаль чабанов.

Тех было двое. Один — низкорослый, ширококостный, кряжистый Гасан — придерживал за поводья осёдланного коня, который нетерпеливо тряс гривой и шумно фыркал. Он тщательно пристраивал к седлу свою сложенную вчетверо косматую бурку, поглядывал на стадо, деловито скрёб пальцами заросший подбородок. Его коричневатое, словно дубовая кора, обветренное, прорезанное многими морщинами лицо было сосредоточено, внимательно.

Горец собирался в путь. Уложив, наконец, бурку, он поправил на плече ружьё и вставил ногу в стремя. Сдвинув свою широкую, из густой тёмной шерсти папаху на затылок, горец схватился левой рукой за луку седла и легко вскочил на коня.

Второй — двенадцатилетний сын Гасана Джабраил — стоял рядом и насупленно, исподлобья глядел на отца.

— Я к ночи вернусь. Спать не ложись, пока я не приеду. И следи за ними как следует, — Гасан кивнул головой в сторону стада и посмотрел на сына с суровостью.

— Да.

— Ты понял?

— Понял. Значит, к ночи вернёшься?

— Вернусь. Тут километров семь по ущелью, — чабан махнул рукой вперёд, туда, где между поросшими густым кустарниковым лесом склонами виднелся узкий извилистый проход. — Потом через речку — и всё. Это недалеко.

— Может, всё-таки потом поедешь? — Джабраил негромко вздохнул и глянул на отца тоскливо.

Тот нахмурился, и его колючие тёмно-карие глаза впились в лицо сына.

— Я уже говорил тебе, что надо долг вернуть. И так уже столько времени тяну. Гаджи сейчас там как раз, с чабанами из аула… Я с ними сидеть не буду особо, деньги отдам и сразу назад, — Гасан потрепал коня за гриву и прибавил с насмешкой. — Ты что, боишься один остаться?

Джабраил потёр ладонью лицо, шмыгнул носом. Он чувствовал, что отец хитрит. Долг — это лишь предлог, чтобы уехать на целый день. Наверное, там собирается шантрапа из окрестных аулов, и кто-то из них раздобыл водку.

Вчера к отцу заходил сосед — известный всей округе бездельник и пьяница Магомед-Расул, от которого год назад ушла жена. О чём они говорили, Джабраил не знал — взрослые, посидев немного в доме, вышли на воздух. Но почему-то сразу же после его ухода Гасан вдруг внезапно вспомнил о долге в пятьсот рублей Гаджи — чабану из соседнего аула, которые занимал пару месяцев назад — не хватало на подарок племяннику к свадьбе. И объявил, что вернёт их завтра же, потому стадо придётся пасти ему — сыну.

Услыхав это, Джабраил набычился. Да, отец доверял ему стадо одному на целый день, поскольку считал, что тот уже достаточно взрослый для этого. Но боязнь не управиться, не уследить, потерять хоть одну овцу, навлечь на себя отцовский гнев и злые насмешки соседских мальчишек была сильнее.

— Я не боюсь. Просто я один с ними так надолго ещё не оставался, — ответил он.

— Ничего. Пора привыкать, большой уже. Сидук вон тебе поможет.

Сидук — лохматый белый волкодав с большой клыкастой пастью, стоял рядом и внимательно наблюдал за людьми.

— Ружьё ты мне не оставишь?

— Зачём? Ружьё — не игрушка. Я тебя знаю: по птицам начнёшь стрелять. И барашек напугаешь, и патроны потратишь. А они стоят дорого.

Чувствуя, что отца не уломать, Джабраил тоскливо вздохнул и выдавил с последней надеждой:

— А вдруг волки?

— Какие волки! Сейчас не зима. Я уже месяц не видал ни одного волка. Они летом не подходят так близко к людям.