Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

А еще ушла от первого. Целый месяц не знала, «зачем», но могла объяснить, «почему». Второй… Скучно. Не хочу. Теперь пытаюсь «заняться собой» — роскошное выражение, правда? Заняться собой, подумать, типа, о душе… Иногда кажется, что у меня и вовсе нет души, что она ухнула в унитаз вместе со вчерашней блевотиной. Потом, конечно, активированный уголь, а сегодня вот — только молоко. Вчера мы со знакомой баловались пивом на ступеньках одной церкви, полируя вино и вермут; потом разговорились с бомжами. Они приняли нас за актрис — как раз в тот момент, когда на землю у меня из кошелька случайно высыпалось несколько червонцев. Бомжи обещали пить за наше здоровье; мы договорились встретиться через два месяца на том же месте в тот же час. Бомжи просили не обмануть; они были, кстати, вовсе не грязные, эти люди, да-да!

А вообще, у меня все очень даже неплохо; не пыльная работка, кредитоспособный «второй»- он собирается купить дом в Оптиной Пустыни, всего час от Москвы, а места — загляденье! Мы уже смотрели… Наверное, если все удастся, я некоторое время буду жить там… когда сдам на права — обязательно ведь надо сдать на права, — а то у меня что-то все никаких прав, никаких прав, никаких прав… на это вот «ай эль ю бэ эль…» Сегодня очень болит голова — но так и должно, так и должно… Послушай, тебе никогда не бывает страшно, а? Ну, чтоб до самого спинного мозга пробрало — не бывает? А еще — тоска. Тоска и хандра — страшная — «второму» такой не понять, «первому» — тем более. А тебе — тебе — понять? Что ты вообще знаешь про это?Про меня? Что ты там сам себе нафантазировал, куда провалился? Да нет, я уже не могу как раньше… глупо было бы… Просто осенью этой вдруг вспомнила, что когда-то, очень-очень давно, любила тебя… Как смешно… Меня больше нет…

Буквы рисует оболочка, рисующая на коже маску самодостаточной особи… а мне не достаточно… не достаточно… Косточки от съеденных маслин похожи на маленькие какашки… Пиши! Это забавно, — а нам всегда было забавно, когда не жутко.

…Тогда, утром тысячелетней давности, мы посмотрели друг на друга и снова уснули — уже до полудня.

— А Николаева сейчас пьет, наверное, фанту! — сказал он в начале первого, вызвав мой чересчур громкий и немного нервный смех. Николаева — это отдельная история, и почему она в тот момент должна была пить непременно фанту, я рассказывать не буду.

Я и ему не стала тогда ничего рассказывать, отсмеявшись, а просто стала изучать его родинки; а потом опять — ВО-ВТОРЫХ: все будто исчезло, испарилось, вымерло… Но в четыре часа герой романа ушел — ушел еще до того, как вернулись девчонки с травкой. Я сидела в чужой квартире с тарелкой немецкого супа из пакетика и совершенно по-идиотски улыбалась: впрочем, кто бы не улыбался после его пьяных слов, когда он — трижды пофигист и раздолбай — говорил мне о глазах, блин, и все дела? О моих глазах, в которых… Ну, вы понимаете. Понимаете вы, наверное, еще и то, что с утра он делал вид, будто не помнит — я же не расстраивалась: я же, типа, любила его, как дура, без восклицаний…

…После смешанной с табаком анаши, забитой в раритетный «Казбек», я ушла из квартиры, не попрощавшись. По улице летали ярко-рыжие листья, похожие на только что убитых лис, и я думала, что, в сущности, они — листья-лисы эти — самые настоящие космонавты, потому как и только что убитые листья-лисы, и не-только-что-космонавты плавают в невесомости: это показалось мне настолько ценной и правильной мыслью, что я слегка присвистнула и даже ускорила шаг — я уже приближалась к Останкинской, над которой, конечно, до сих пор летает, паря в невесомости, альтист Данилов… Прохожие оборачивались на меня; может, из-за флюидов Эроса, перемешанных с запахом алкоголя, травы и «Dune» — да что они, в конце концов, поняли бы, кроме столь явного? Они, бедненькие, ущербные правильной своей корсетностью и благоразумным приличием, с песком, сыпавшимся из «сводов и догм», со всеми их оговорочками по Фрейду, даже не представляли себе, насколько я любила этого типа… Сейчас, к счастью, мне уже невозможно это представить.

…Потом опять начиналось непонятно что, непонятно откуда и неизвестно зачем — и откуда только что бралось? Круговой ритм жизни захлестывал, загоняя в угол. Особенно — в субботу утром. Чаще всего с бодуна — в пятницу вечером. Ведь чаще всего мы встречались по пятницам — странный, донельзя запущенный день, отдававший потом недельной головной болью и глупыми угрызениями совести — нередко обоюдными.

Ах, ч-черт! Да неужели только пили и трахались, да еще — небезызвестный «общий интерес», упоминать о котором нет ни малейшего желания? Впрочем, нет — иногда не трахались. Иногда не пили. Иногда… И… И… И-и-и-и-и!!!!!!!!!!!!!

Поезда метро разносят нас в разные концы города. Я еду к другу своего возлюбленного за какой-то супер-важной для возлюбленного сумкой, которую должен передать мне этот самый его друг. Сам возлюбленный съездить в то место никак не может по причине глубокой и правдивой; выпив изрядно пива и договорившись встретиться на «Сухаревке» «с девяти до одиннадцати» этим же вечером, я стремительно направлялась вниз по оранжевой ветке, а где-то у «Новых Черемушек» вспоминала о пиве, булькающем внутри меня. «Следующая станция — «Коньково», ой, господи, ну, сколько же еще… На конечной станции мне передавали сумку, а я, испросив заветное (наличие сортира) жалобно смотрела на принесшего ее. Ему, бедному, пришлось вести даму в кусты — ибо чего хочет женщина, того хочет бог. Добавим всуе — «чего хочет нетрезвая женщина». А что делать? Но это неинтересно… А что интересно? Девять вечера, скамейка на Сухаревке, ЕГО улыбающиеся глаза? Мы держимся пальцами за разные ручки сумки и ржем: ведь мы снова едем на Пулковскую, где…

А потом — еще какие-то пятницы, пятницы, пятницы, и ужасные после них — субботы: обычно они были «черные» в самом прямом смысле. Учитывая то, что ложились мы после таких вот пятниц часов в шесть утра или не ложились вообще, то можете себе вообразить, какие веселенькие ждали меня субботы! Типа, возлюбленный же по выходным — да и вообще — не работал и неизменно ехал домой отсыпаться, искренне недоумевая, как можно поступать как-то иначе.

— Это только ты можешь так, ты — сильная, — говорил он.

«Сильная» кусала губы и изо всех сил улыбалась, чтобы не заснуть, или — еще хуже — не дай бог, не раскваситься. Вообще же после таких «отрывов» я легко засыпала даже под барабанную дробь телевизора, хлопанье дверей и яркий свет, не снисходя до звука.

…Вскоре появились дожди, за ними — снега; переодеваясь из летнего в межсезонное, а из межсезонного — в зимнее, мы ощущали бег времени с препятствиями и скачку курса доллара: тогда мне и приснился впервые чемоданчик баксов… Прощания «навсегда» не удавались, оставляя после себя огненно-хвостатые многоточия, и почему-то — боль в спине при звуках бетховенского «Рондо о потерянном гроше» — в темпе Presto, с ошибками…