Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

Под старый «ЧайФ», под затерянный мир, под непроглядную кошмарную ночь, когда я поняла, наконец, что мы никогда не будем вместе , и даже почти улыбнулась этому, а потом — температура под сорок, выученный наизусть бледный рисунок старых обоев и неуместно-яркий лак на ногтях, обломившихся так же легко, как и эта запущенная история, вызывающая у меня до сих пор животный ужас непристойной риторикой: как случилось, что я вообще смогла так вляпаться?!

Привет, на континенте!

Как оно? У нас опять осень, я только никак не могу вспомнить день недели. Меня пытаются втянуть в «общественную жизнь Москвы», но я отбрыкиваюсь и бью «второго» под-дых — знаешь, я изменила ему. Вчера. Мы познакомились по инету. Знаешь, я даже и не подозревала, что стану когда-нибудь знакомиться так… — это как продавать себя на рынке, только бесплатно. Хотя, на эти сайты заходят в основном из любопытства или от зажратости-заржавелости, если уж не от тривиального одиночества..

…Встретились в кафе; говорили обо всем, о чем говорят в таких случаях, когда знакомство произошло не само собой, а неким суррогатным способом. Хотя, все мое существование насквозь суррогатно. Но «второй», по крайней мере, не напрягает. Ты спросишь, напрягал ли «первый»? Едва ли. Может, сменить ориентацию, а то что-то совсем глухо? © Смайл только больно страшный получается. Ну так вот, что-то я отвлеклась. Поехали мы кататься по Москве; он мне про своих жен бывших рассказывает, я ему — про своих, типа, мужей. Потом приехали в гости — квартира с видом на Кремль и проч., евро, ванная больше, чем мой кабинет, etc. Разговаривали часа три; он играл на флейте Пана и показывал фотографии. Я спросила, не хочет ли он стать моим любовником? Он удивился, потому что перед тем как ехать, я спросила, не убьет ли он меня, а он сказал, будто у него в доме муха живет, и ничего, так что я откинулась на сиденье как будто успокоенная, хотя, конечно, никогда не надо так делать. О чем это я? Ну да, не хочет ли он стать… а он сказал, что надо попробовать, хотя и очень удивился, что так легко все в руки идет… так вот, он сказал, что надо попробовать, но сейчас никак не может, потому что улетает на Багамы, это его любимое место, ему нравится там отдыхать; но он напишет по электронной, как только вернется, и…

Вернулся. Вчера. Знаешь, мне нравится классный секс и поджарые мужчины сразу после островов; мне понравилась эта тихая музыка, только… я никак, никак не могу понять, зачем я пишу все это, и есть ли ты на самом деле?

Маленькая Эня выросла и сразу устала. Эня хочет знать, сколько она еще протянеттаким макаром… Эне наплевать. Эня знает, что нужно придумать…

…После той болезни и вынужденного подполья я где-то как-то «очистилась». Я шла через какое-то время по переходу Китай-города, глупо пялясь на витрины, где — духи, белье, книги, пиво и хлеб. И я увидела тогда этот компакт: там была изображена печальная красивая женщина, одетая черт знает во что; она кормила грудью маленького розового поросенка, свиненочка… Представляете, как меня тогда расквадратило, да? Маленького розового свиненочка!! Грудью! Я не зоофилка — просто во всем этом присутствовало что-то чертовски притягательное и жестокое — одновременно. И я подумала, не зная еще, кто такая Tori Amos — что на компакте с такой подачей просто не может быть ерунды. Я попросила бородатого мальчика с красными глазками поставить первую песню: это была «Jackie’s Strength», и я сломалась, купив эту женщину со свиненком — ему; это было так сентиментально… Он, уже на «Третьяковке», запорошенный снегом, совершенно обалдел: «Как ты догадалась? Я столько искал ее!»

…Снег таял на шарфе. Мы договариваемся встретиться завтра в том же месте; и это «завтра» подступает медленно — лохматым непричесанным зверем, спрятавшим когти в обманки-подушечки — наверное, оно похоже на рысь, это «завтра».

У меня оказываются по случаю баксы; мы снова пьем пиво на «Третьяковке» и хотим в туалет, а еще — в тепло. Мы меняем баксы и едим гамбургеры. Мой, типа, возлюбленный внезапно расчувствовавшись, на выдохе с: «Подожди!» — убегает минут на семь, оправдываясь тем, что хочет, видите ли, сделать мне какой-то подарок. Я жду с нетерпением; я устала быть без него… так долго, целую жизнь.

— Девушка, почему вы — с ТАКИМИ глазами — ОДНА? — мужчинки тут же начинают волочиться за мной, растравляя мозаику души — риторическими.

(Действительно — почему?)

…Вскоре подбегает мой, типа, возлюбленный: «На! Это тебе понравится!»

У него в руках — кассеты с записями Alanis Morissette и Garbage; встреча становится почти трогательной — Старый Толмачевский переулок, ветер, снег… Мы идем куда-то, застревая в посыпанных солью гробиках-сугробиках, как дети. Москва обнимает нас всем своим естеством, всей своей зимней кожей на израненном теле, и я, шлепающая за чему-то радующимся человеком, знаю: этот город сейчас — мой и только мой, стараясь не проводить аналогий с личностями и не думать, не думать, не думать… Но, типа, возлюбленный весел и не дает загрузиться:

— А, может, на концерт? Смотри, «Адо» сегодня.

Я мотаю головой; я почему-то не хочу на концерт.

…Через несколько мгновений он пытается дозвониться до очень дальневосточного человека, но уже на Преображенке, где мы оказываемся через растянутый промежуток времени, до нас доходит, что его нет дома, и, типа, возлюбленный злится: «Ходит где-то, морда…йская!» Я звоню подруге, но и ее нет; мы покупаем еще целое море пива, которое, как известно, холодит, а не согревает, и становимся похожими черт знает на кого, дрожа от холода.

— От холода и горя, — добавляет Венедикт Ерофеев и исчезает в гулком пространстве между Курским вокзалом и Кремлем.

И тут — о, чудо! Очень дальневосточный человек возвращается из Небытия, не чая еще, в какое Питие попадет с нашим приездом.

…Люди! Звери! Птицы! Рыбы! Девственники! Рабы! Кандидаты и доктора наук! Раздолбай и философы, ведьмы и космонавты, вышедшие из лечебниц и вошедшие в лечебницы! Гады ползучия и звери морския! Лесные! Кто еще не охвачен? Тварь ли я дрожащая или право имею?

Я плохо, на самом деле, помню, о чем мы говорили тогда — но, блин!! Какой-то смысл был же во всем этом! Ну не могло же совсем не быть смысла, а, ангелы? Или у вас опять хереса нету на Курском?! Почему всегда так — «вымя есть, а хереса — нету»? Если бы плагиат! Все прочувствовано, и никто не смеет… Но к черту.

Я решила уже не пить водку, пытаясь сохранить очарование, блин, для подкрадывающейся ночи, хотя… a-у!! Эй!! Кто-нибудь!!! Отзовитесь, выслушайте, поймите и не смейтесь: мой типа возлюбленный не был даже десятым; я много раз испытывала эти чувства — как взаимные, так и не очень, много раз слышала признания и всю эту байду, сопровождающую гнусное слово «соитие», и все же… На тот момент моей истории, — несколько мужчин, работ, джинсов назад, — это была одна из лучших темнот, опускавшихся на пьяную землю — и после этого никто не смеет говорить мне, что кожа — не душа: я просто никогда ему не поверю…