Рязанов Михайлович - Ледолом

Я переписал и подписал.

— Почему ящик халвы не указал? Вот тут допиши.

— Теперь подпиши эти «дела».

Я и это приказание выполнил. Следователь продолжал пребывать в явно хорошем настроении и поэтому позволил себе удивить сопляка-подследственного своими уникальными способностями гадалки (или предсказателя чужих судеб): наша «преступная группа» получит сроки наказания «на полную катушку», а государство, общество избавятся от таких «вредных элементов, как Воложанин, Рязанов и иже с ними, мешающих народу строить коммунизм».

Он наслаждался тем, что добился своего: я собственноручно написал «признание» и поставил автограф на десяти папках с грифом «Дело». Он сбагрил то, что годами залежалось в двухэтажном сейфе и теперь сулило очередную звёздочку на новенькие, сверкающие серебром погоны, повышение по службе и разные блага в виде денежных вознаграждений и прочего. Обо всём этом я раньше знал, но с чужих слов и не вполне доверял подобным слухам. Сейчас — убедился.

И размышлял, не повредили ли мне палачи внутренние органы и кости (левая ключица постоянно и резко напоминала о себе). Ну синяки-то сойдут, кровоподтёки рассосутся… А вот с ключицей что-то «обработчики» сотворили неладное. Может, сильный ушиб? Или перелом? [559] Уже в концлагере медики установили трещину ключицы.

Об этом, оказывается, думал и чистюля-следователь.

— Должен тебя, Рязанов, предупредить, что, если во время приёмки в тюрьму, ты начнёшь плести о своих травмах, якобы полученных в отделе милиции от наших сотрудников, и тебя не примут, ты вернёшься к нам. Можешь догадаться, какой тебя приём здесь ждёт? О травмах, полученных тобой во время уличной драки, акт уже составлен. И подписан тобой же. Имей в виду. И учти: кто к нам попадает, дальше его путь может быть или тюрьма, или … Понял, да? На снисходительность народного суда тоже не следует надеяться. Они действуют по принципу: полезнее осудить невиновного, чем освободить из-под стражи вора или бандита. И верно рассуждают. По-государственному.

Это умозаключение следователя вызвало во мне протест, но я вовремя спохватился и не совершил ошибки — промолчал.

…Если б посторонний человек посмотрел на нас со стороны (например, если б следователь отодвинул штору с зарешёченного окна), то вполне мог бы принять нас за мирно беседующих знакомых о новом, просмотренном нами кинофильме или о прочитанной интересной книге.

«Неужели и судьи поверят всей этой абракадабре?» — думал я. — Ведь двадцать второго февраля, когда была совершена кража халвы, я весь день находился на работе. Это могут подтвердить многие ребята и документы… Но вспомнил, что коммунары, прошедшие советское судилище, отзывались о нём и заседателях всегда с неодобрением и назвыали их «кивалами». [560] Советский суд прославился своей вопиющей несправедливостью, нарушением законов Конституции. «Кивалами» судей и заседателей, которых считали «народными», в действительности — марионеток партийных и карательных органов, называли так, потому что они «кивали» согласно указаниям тех, кто ими верховодил. Позже, в концлагере, я узнал (эти слухи приписывались нарядчику лагеря, якобы бывшему судье), что суды руководствовались ведомственной инструкцией, в которой судам предписывалось не выносить оправдательных приговоров, которые, хотя и редко, всё-таки случались. (2008 год.)

А следователь, похоже, берёт меня на пушку, что суд вынесет тот приговор, какой ему подскажет милиция. Разве так может быть? Суд совершенно не зависит ни от кого.

Когда довольный следователь все подписанные мною папки «дел» и переписанные «признания» уложил в сейф, то мне показалось, что он проявляет ко мне внимание и заботу. Он спросил, например, как я себя чувствую, не кровоточит ли нос?

Но я решил: он мой враг. И не пошёл на откровенность.

— Вот и отлично. Ещё отдохнешь, и вас отвезут на Сталина, семьдесят три.

— А что это? — спросил я.

— Тюрьма, — спокойно и даже равнодушно ответил ныне словоохотливый следователь. — А точнее — следственный изолятор.

«Неужели он искренне верит, что отправляет в тюрьму перевоспитывать преступника? — с большим недоверием подумал я. — Или его так намуштровали в учебном милицейском заведении? Что он, интересно, закончил? Какое-нибудь училище».

— Перед отправкой умоешься — я распорядился.

— А избивать меня больше не будут?

— Был бы ты сообразительней, никто к тебе не применил бы принуждение. И не искал бы ты пятый угол в боксе. Повторяю: запомни на всю жизнь — в милицию невиновные не попадают. Усвоил? Попал в милицию, — значит, виновен.

Мне хотелось спросить: «А где же те люди, совершившие преступления и за которых меня принудили признать их грабежи и кражи? И, возможно, ещё что-то». Но я уже настолько пришёл в себя, что знал приблизительно ответ следователя. И промолчал.

— Если приёмщики спросят, отвечай: «Нормально. Нос повредили ещё до задержания милицией. Дружки». Кирюхи — так вы друзей называете? При осмотре могут оказаться травмы. Скажешь, что дрался по пьянке. Хулиганил на улице. О возврате я тебя предупредил. Не забывай.

Я промолчал.

— Понял всё?

— Да, това… гражданин следователь.

— И скажи спасибо за то, что тебя ещё мягко обработали.

— Кому же я должен сказать спасибо за то, что меня искалечили? Ключица до сих пор покоя не даёт при малейшем движении руки? И что со мной стало, если б меня Ваши подчинённые-костоломы «обработали не мягко»?

— А они тебе об этом не говорили? — вопросом на вопрос ответил следователь, сразу как-то помрачневший.

Он, вероятно, нажал кнопку под столешницей, ибо сразу явился дежурный милиционер.

— Я предупредил тебя обо всём, Рязанов. Если ты умный человек, подумаешь и последуешь моему совету.

И вошедшему дежурному:

— В бокс его.

Я облегчённо вздохнул, подумав: «Больше с этими извергами мне уже встретиться не придётся».

С этими, действительно, более уже не встретился. Но как жестоко я ошибся! Ибо несть у нас извергам числа и по сей день. Особенно в милицейских мундирах.

P.S. Только что посмотрел по центральному телевидению («НТВ») передачу о Викторе Абакумове и в который раз подивился своей наивности и почти детскому восприятию того, что со мной вершили палачи карательных органов, потому что мои убеждения (недавние) по российскому телевидению чётко огласил президент РФ Д. А. Медведев, назвав нашу государственную пенитенциарную систему репрессивной, а не воспитательной, — ведь это было известно всему миру, но только не рабам и жертвам так называемого социалистического строя, самого бесчеловечного и кровавого во все времена.