Эльмира Нетесова - Тонкий лед

— За что ж он «ходку» тянет? — поинтересовался Федор Дмитриевич.

— Леший его знает. Я в его дело не смотрел,— сознался Соколов.— Случается, в деле столько накру­чено, а потом оказывается, ни того взяли! Настоящий преступник на воле дышал. Да и что может дряхлый дед? — отмахнулся Соколов.

— Это о Кондрате? — спросил Егор.

— Ну, да! Наверное, ты видел его. Он единствен­ный в зоне носит бороду. Говорит, что все мужики в его роду бороды носили, и он не даст ее сбрить. Ну, да зачем деда обижать? Хочет, пусть носит. Она никому не помеха. Верно говорю? — повернулся Александр Иванович к Егору.

— Тот Кондрат — старовер? — спросил Касьянов.

— Не знаю. Мне нет дела до его веры. А вот рабо­тает человек — как вол упирается. Один, без сменщи­ка, без выходных и праздников ровно каторжник. Я ему сменщика предлагал, чтоб отдохнул, так отказался.

— Псих какой-то,— вырвалось у Касьянова.

— Не без пунктика в тыкве. Но сколько б ни про­веряли, замечаний к нему никогда не было. В ко­тельной сам белит, моет, чистота идеальная. И ста­рик весь отмытый и обстиранный, будто за котлом гарем старух прячет, которые его холят,— рассмеялся Соколов.

— Ничего он не псих. Нормальный дед. Я часто с ним общался, когда в вашей зоне работал. Жаль мне Кондрата было, а помочь некому. И сидит ни за что,— встрял Егор.

— Ты смотрел его дело?

— Конечно! Он — знахарь.

— Как моя бабка? — спросил Александр Иванович удивленно.

— Я твою не знаю, а дед толковый, много знает и умеет. Сам убедился не раз.

— Погоди, приедем на место, расскажешь. Тут уж рукой подать,— попросил Соколов Егора.

Касьянов криво усмехнулся:

— Неужели вправду можно довериться дремучему старику или какой-нибудь неграмотной повитухе? Они зачастую расписаться не могут за себя. Чуть с ними заговорил, такое понесут, мол, все будущее наперед видят. Человеческие болячки лечат. А как в зону вле­тел такой добрый, вразумительно никто не ответит. А у нас ни за что не судят и сроки не дают.

— Ну, Федя разгорелся, не доехав. Будет тебе «ко­сить» под прокурора. В твоем роду репрессированных не имелось? Повезло! А у нас случалось! Шестеро на Колыме сгнили!

— Тогда другие были времена. Теперь беспредела нет! — вставил Касьянов.

— Федя, тебя стоило в мою зону командировать на годок. Иное запел бы!—остановил машину Соко­лов, сказав коротко,— приехали! Вытряхивайтесь!

Мужчины вышли из машины, огляделись. Вокруг глу­хая, непроходимая тайга. Здесь давно не ступала нога человека, и таежные обитатели с удивлением устави­лись на людей.

На мохнатой лапе сосны солнечным зайчиком за­мерла белка. Всяких зверей в тайге видывала, а вот таких — нет! И голоса странные. Стоят на задних ла­пах, никого не ловят, не обнюхивают тайгу. Кто такие? Чего от них ждать?

Из-под пенька ежик выглянул. Кого тут носит возле его жилья? Топочут оленьим табуном, малышей пугают.

Соболь вскарабкался на елку повыше. Может, и не обидят появившиеся, но лучше повыше забраться от них. Так безопаснее.

— Ну, что? Располагаемся? — вытащил рюкзак Со­колов. Человек огляделся и сразу приметил семью маслят. Едва их срезал, увидел подосиновики.— Му­жики, давайте сюда! — позвал Александр Иванович.

Вскоре все трое разбрелись по тайге.

Даже Егор, впервые приехавший в лес, сумел до вечера собрать пять ведер отменных грибов. Только он хотел спросить мужиков, что делать с ними даль­ше, как Соколов напомнил:

— Так что ты хотел рассказать о кочегаре?

— О Кондрате? Умный, хороший человек, таких те­перь и на воле не сыскать. Я ведь тоже не верил в зна­харство, да к тому же осужденное.

— Ты руби без предисловий. Нам ехать скоро. По­пьем чайку, да в путь,— напомнил Касьянов.

— На ту пору Тамара нас бросила. И я стал зацик­ливаться. Вот так просидел во дворе на скамейке до ночи, а зима стояла. Утром пришел на работу, от меня все шарахаются. Морду перекосило до неузнаваемо­сти. Попробуй пойми, от переживания или с холода? Но как глянул в зеркало, аж самому страшно стало. Со мной с перепугу фартовые здороваться начали. Ну, я — к нашему врачу. Тот осмотрел, послушал, да и го­ворит, мол, лечение будет долгим, если оно поможет вообще. Сказал, что я какой-то нерв застудил. Короче, гарантий не дал. Зато уколами всю задницу пробил, а результат — нулевой. Что тут делать? Сижу в каби­нете, башка гудит, лицо болит, его все больше ведет. Боюсь домой с работы возвращаться, чтоб дочку с те­щей не испугать. В кабинете прохладно. Думаю, пойду к кочегару, чтоб давление в котле прибавил. Заявился к старику. Не стал приказывать и требовать, просто попросил дать побольше тепла, ну, и объяснил, поче­му, показал свою рожу. Дед головой покачал, предло­жил присесть. Потом достал какую-то банку с водой, смочил край полотенца, обтер мне лицо и велел за­крыть глаза. Сухим концом полотенца укрыл мои лицо и голову. Велев мне не шевелиться, сам молиться стал. Потом несколько раз сказал заговор, надавил на лоб, над глазами и в висках. Опять лицо полотенцем про­тер и велел прийти завтра. Глянул я на себя, когда вернулся, морда получше. Так вот за три дня вылечил меня Кондрат. Деньги ему предлагал, он от них отка­зался. Только продуктов немного взял. Мне даже стыд­но было, что вот так с человеком рассчитался. Но дед мне сказал, что обратиться к нему еще придется.

— Бутылку вымогал старый барбос! Не иначе! — расхохотался Касьянов.

— Да помолчи ты, Федь!—цыкнул Соколов.

— Кондрат оказался прав. Самое плохое случилось через месяц. Я стал терять координацию движений и память. Пошло в разнос сердце. Я перестал спать ночами. Руки-ноги не слушались. Я не стал затягивать дальше, пришел к деду. Купил ему теплую рубашку, носки, конфет к чаю, булок, а Кондрат конфеты и бул­ки не взял. Сказал, чтоб дочке отдал. А рубаха понра­вилась. Так вот велел он мне раздеться до пояса. Сам с затылка и с груди взял по пучку волос. Сжег их под заговор и начал молиться. А я под это засыпать стал. Чую, сидеть не могу, сползаю на пол, глаза слипаются, и ничего с собою поделать не могу. Так вот с час му­чился и все ж заснул прямо на стуле. Когда в себя пришел, не поверилось, будто в санатории отдохнул.

— А ты и был на курорте! Зона, что она есть на самом деле? Там даже верблюд от лишнего веса избав­ляется, а человек — подавно! — заметил Соколов.— В моей зоне никого не достанут ни мать, ни блядь. По­тому мои мужики, все как один, здоровенькие и веселые.

— Встал я со стула, почувствовал, что тело меня слушается. Захотелось узнать, как удалось деду к жиз­ни меня вернуть? Ведь все врачи бессильными оказа­лись. Кондрат тогда и рассказал, что он — потомствен­ный знахарь, и в роду его все целительством занима­лись. За что и судили их.

— Брешет он все! Если судили, значит, за дело. Видно, люди умирали, которых лечить брались. У нас за знахарство давно не судят. Их теперь гомеопатами зовут, а люди сами выбирают у кого лечиться,— не ве­рил Касьянов.