Зое Вальдес - Детка

– Не совсем. При церемонии вручения вашей семье делать нечего. А на приеме, чтобы не вызывать подозрений, по всей вероятности, потребуется их присутствие. Для всех вы – эмигрант, вернувшийся с целью восстановления семейных уз и внесения посильной лепты в строительство небольшой фабрики по производству рома. Живете вы вовсе не в США, а в Санто-Доминго. Верно? Не будьте козлом, потому что еще ни один козел не удостоился упоминания в истории. Ваш шеф должен был вас уведомить, что мы согласились участвовать в совместных поисках доллара при условии, что вы нам его вернете. Потом мы сами с ним все уладим. Вот уже несколько лет мы следим за этой несчастной старухой, тысячу раз обшаривали ее халупу кирпичик за кирпичиком. И ничего. Постарайтесь выяснить, точно ли он у нее. В противном случае вас ждут крупные неприятности.

– Она забыла, куда его спрятала. А если она этого так и не вспомнит? Если она его потеряла?

– Это ваши проблемы, Уан. Разве вы не номер первый? Вот и докажите это. Думаю, старуха прикидывается – в действительности, она знает куда больше. Словом, либо она сегодня же вечером передает вам доллар, либо придется скормить вас рыбам. Подумайте, сколько горя вы причините вашим семьям. Ведь их у вас две, не так ли? Или хотите, чтобы старушка вместе с девчонкой оказалась в каталажке? Отличная перспектива, не так ли?

Довольный собой соглядатай учтиво прощается, проходит между колонн и скрывается за стеклянными дверями, ведущими к бассейну. Обед проходит в молчании, изредка прерываемом банальными замечаниями о монументальном виде салата из агуакате и помидоров с оливковым маслом и десерта из кокоса: удивительно, а ведь хозяин этой дыры, поди, тащит отсюда в четыре руки, и правильно делает, какого черта, если первый вор здесь само государство – ишь ты, какая симпатичная девочка, а? – и после этого они еще обвиняют честных трудяг, вешают на них презрительный ярлык мелких собственников, какого хрена, когда уже тридцать с лишним лет единственные собственники – это они сами! Чтобы сменить тему, мать и дочь начинают нахваливать Уана: как любезно с его стороны было пригласить их в такое великолепное место, как они благодарны ему за сказочный обед, да и жизнь наконец, вроде бы, устроилась, ведь они – вместе. Уан едва притрагивается к еде. Кука внезапно начинает нервничать. Она спрашивает, глядя Уану прямо в глаза: в чем дело?

– Так, ничего. Хотя, с другой стороны, все очень серьезно. Это насчет доллара. До восьми вечера он должен быть у меня. Если ты не вспомнишь, где он – я пропал.

Кука хочет придать ему уверенности, она думает, что еще не все потеряно, она сжимает руку Уана в своих и уверяет, что доллар отыщется, что не стоит попусту терзаться, что всего на свете можно избежать, кроме смерти. Тут она чувствует, насколько последняя фраза звучит двусмысленно. Кука закусывает губу (слава Богу, теперь она может это сделать, у нее есть зубы), одновременно соображая, что наступила на больную мозоль – ведь речь идет именно об этом: доллар или смерть.

– Ни о чем не беспокойся, возвращайся к себе. Все будет в порядке. Потом заедешь за нами. Мы будем ждать тебя, красивые и отважные. И даже больше того – полные любви. То, что тебе нужно, мы найдем.

Уан довозит их до дома. Снова заводит мотор, но Куку охватывает дурное предчувствие, ей кажется, что она его больше никогда не увидит. Кука бешено дергает за ручку и опять забирается в машину.

– Ты правда меня любил? – спрашивает она, и челюсть ее падает в пепельницу.

– Как никого.

Их пересохшие губы сливаются в поцелуе. Уан чувствует горечь вины, укоры совести.

Старуха упивается его нечистым дыханием, вкусом подгнивающего зуба, мятным привкусом жевательной резинки и растворяется в сладострастной истоме. Мария Регла тянет ее за руку – ей тоже полагается своя доля ласки. Наконец машина Уана исчезает в перспективе улицы Кальсада. Мать с дочерью, изрядно встрепанные, бегом мчатся вверх по лестнице и на первой же площадке сталкиваются с Фотокопировщицей, которая мимоходом, но внимательно, оглядывает своих подруг с ног до головы. Она явно спешит проверить результаты «шарика» – не того, конечно, что в груди у Куки, а подпольной лотереи, и хотя, разумеется, отмечает для своей картотеки сплетен и шуток три невесть откуда взявшихся мешка из дипломатника, тем не менее даже не останавливается поздороваться. Она очень озабочена результатами подпольной лотереи, но главное – желанием добыть приглашения на прием для себя, Факс, Мечу и Пучу. Ни за что на свете они не согласятся пропустить прием в честь Нитисы Вильяинтерпол, которая заслуживает партбилета уже за то, что она сукина дочь, а уж за то, что рекламировала по телевизору фритюрницы для морских губок, – тем более. Фотокопировщица уже прослышала, что Кука с дочерью будут на приеме вместе с отцом Марии Реглы, про которого рассказывают, что он миллионер, приехавший по делам фирмы. Впрочем, вечером будет время узнать все подробности. На второй площадке застряла со своим китайским велосипедом Иокандра. Кука с дочерью помогают ей выпутаться, и та спускается этажом ниже, где ее, уже отчаявшись, ожидают Нигилист и Предатель. На третьей площадке Факс пытается связаться с Джеки Онассис, чтобы похлопотать за Грыжу, у которой нет даже постели; Факс прочитала в одном женском журнале, что в скором времени реквизированное имущество будут возвращать, пока же она интересуется, не может ли Джеки одолжить несчастной Грыже хотя бы простенькое одеяльце. В комнате уже ждут Катринка, Мечу и Пучу. Умирая от зависти и счастья, они обнимают подруг, взволнованные возвращением Уана. На грани сердечного приступа Кука сваливает мешки на пол и, призывая всех на помощь, начинает операцию «Корпорация Чайка»: поиски доллара. Мария Регла, напротив, буквально спит на ходу – не принимая участия в происходящем, она без сил падает на обморочный диван. Скоро в комнате все перевернуто вверх ногами, произведены раскопки шкафа, подвергнут обыску туалетный столик, перетрясена одежда, распороты швы и разрезаны подкладки, на алтаре в тысячный раз проверена каждая мелочь, со стен соскоблена штукатурка, снят подвесной потолок. Наконец Кука, в потачку домовому, обвязывает ножку стула красной лентой – верни мне, Боже, что тебе не гоже! – падает на колени, молитвенно складывает руки и, возведя горящий взор к небесам, молится Святому Антонию, жалобно, наподобие «черных спиричуэле», и голос у нее в этот момент точь-в-точь как у Эллы Фитцджеральд. Внезапно прервав молитву, она трет кулаками глаза и пристально смотрит куда-то вверх, а именно на то самое перекрытие, превращенное в цветник, откуда свешиваются плети маланги.

– Катринка, живо наверх! Как же я раньше не вспомнила? Ведь я закопала его в горшок! В тот самый день, как он мне его дал, в тот день, когда он уехал!