Тауфик аль-Хаким - Избранное

— Набавийя… а дальше?

— Мы не знаем никакого другого имени, кроме Набавийя. У нас в квартале ее зовут только так: «Иди сюда, Набавийя! Пойдем, Набавийя».

Но этого было недостаточно. Необходимо записать ее имя полностью. Я стал просить женщин помочь мне хоть на одну минуту привести ее в чувство. Они окружили ее, подняли ей голову и стали что-то шептать на ухо, прося ответить господину следователю. Прошло около часа. Наконец пострадавшая шевельнула губами. Женщины обрадовались и стали ободрять ее, похлопывая по плечам:

— Да… да, ответь нам, милая!

Я торопливо крикнул ей прямо в ухо, обливаясь потом от усердия:

— Как твое имя? Твое полное имя?..

Она застонала и глухим, дрожащим голосом произнесла:

— Меня зовут… Набавийя.

От досады я чуть не выругался.

— Понятно, Набавийя! Отлично! Но дальше? Как имя твоего отца? Я хочу знать имя твоего отца! Набавийя… а дальше как?

Но я обращался с мольбой к полутрупу. Ее голова упала, она молчала, изредка издавая глухие стоны. Меня охватило отчаяние. Я громко прикрикнул на женщин, и они снова приподняли ее, смочили ей виски холодной водой и зашептали ласковые слова. Наконец они добились ответа, и я узнал ее полное имя.

Но в бланке оставалось еще с десяток вопросов! И если добиться только имени стоило таких страшных усилий, что будет дальше? Особенно смущал меня последний вопрос: о промежутке времени между принятием подозрительной пищи и появлением первых симптомов! Ведь примечание в бланке требовало указать точные даты и часы. Разве эта женщина, у которой мы вырвали ее имя только после того, как она едва не вытянула из нас душу, скажет нам, в котором часу и во сколько минут заметила она появление первых признаков отравления? Немыслимо! Разве я не безумец, что задаю такие вопросы? Разве я ничего не вижу? Что подумают о моем рассудке эти женщины, если мне самому стыдно своего поведения. От этой распростертой на земле женщины я требую ответа на вопросы о часах и минутах, вопросы, напечатанные на бланке, изготовленном в столичных конторах, в безмятежности и спокойствии, вдали от этих испражнений и рвоты! Я дал понять секретарю, что допрос надо прекратить. Мы ограничились тем, что взяли «образцы» рвоты и испражнений и отрезали ногти и карманы у бывшего мужа отравленной. Потом мы вернулись к себе. Я пошел в свой кабинет и в изнеможении упал в кресло.

Пролежав минуту с закрытыми глазами, я услышал скрип отворяемой двери. Вошел мой помощник. Лицо его было бледно. Очнувшись от апатии, я быстро спросил:

— Что у тебя?

— Вскрытие…

— Ты присутствовал при нем? Каков результат?

— Результат… Я… Я…

И он опустился на стоявший поблизости стул; пристально вглядевшись в его лицо, я все понял. С этим молодым человеком произошло то же, что и со мной в тот день, когда я впервые присутствовал при вскрытии человеческого трупа.

Это был впечатлительный юноша, только вчера оторвавшийся от книг, внушавших ему, что человек — нечто возвышенное, центр бытия, избранный и отмеченный из всех живых существ заботою великого творца, что он — создание светлое, духовное, с бессмертной душой.

Не многие люди имеют возможность узнать внутреннее строение человека, и тот из нас, кто знакомился с ним, всегда испытывал потрясение. Причины такого потрясения различны, они зависят от характера человека, его природы и культуры. Я никогда не забуду того дня, когда впервые очутился около трупа мужчины, череп которого был раздроблен пулей, посланной с близкого расстояния. Пуля разорвала правое ухо и пробила череп, обнажив мозг. Пришел врач, чтобы произвести вскрытие. Я должен был стоять рядом с ним и смотреть, что он делает. Мы пришли в дом убитого с поля, на котором было совершено преступление. Это был обычный крестьянский дом. Родственники внесли убитого, завернув его в новое одеяло. Женщины плакали, издавая вопли и стоны, размазывая землю по лицу. Со мной был очень энергичный мамур. Он приказал удалить всех, разрешив остаться только охране, врачу, цирюльнику и своим помощникам. Принесли два больших таза и поставили их под широкой деревянной скамьей во дворе дома. Цирюльник и его помощник положили труп на скамейку и сняли с убитого одежду. Он был одет во все новое по случаю праздника. Преступление было совершено в праздник розговенья, в последний день месяца рамадана [111] Рамадан — девятый месяц мусульманского лунного года, месяц поста. , словно убийца поторопился из опасения, что праздник пройдет, а его враг останется в живых. Видимо, ему хотелось, чтобы пуля, посланная в голову жертвы, оборвала праздничные песни в этом доме.

Врач пустил в ход скальпель. Делая разрез на голове убитого, он одновременно диктовал секретарю:

— Мы удалили волосяной покров (имея в виду, конечно, волосы на голове).

Женщины закричали еще громче. Они потихоньку забрались на крышу дома и на соседние с ним крыши. Среди нестройного хора их голосов я услышал высокий, звонкий, раздирающий душу голос, ранивший меня в самое сердце:

— О дерево, ты покрыло нас своей тенью, отец мой!

Потом раздался другой, такой же высокий и пламенный голос, прерываемый рыданиями:

— О, ты еще не переварил свой сухур [112] Сухур — время перед рассветом, когда мусульмане в последний раз перед наступлением дневного поста в месяце рамадана могут принимать пищу. Здесь имеется в виду завтрак перед рассветом. отец мой!

Закончив снимать «волосяной покров», врач всунул палец в рану, зондируя ее глубину и границы. Он продиктовал секретарю:

— Рана огнестрельная, глубиной в четыре сантиметра.

Он попытался нащупать пальцем пулю, но это ему не удалось.

Достав из своей сумки металлическую пилку, он стал пилить череп со стороны лба, но и это ему не удалось — кости черепа очень крепки. Тогда врач достал маленький молоточек и начал бить им по пилке, приставленной к черепной коробке, словно по коробке сардин. Одна из старух услышала этот стук и увидела из своего убежища на крыше, как долбят голову главы семьи и хозяина дома. Схватившись за щеки, она простонала:

— Да будет с ним Аллах!

Эти слова произвели на меня странное впечатление. По-видимому, старуха была уверена, что глава их семьи и сейчас продолжает быть главою семьи, личностью, человеком. У меня же не было полной уверенности в этом.

Удаление костей черепа закончилось, и показалась тонкая оболочка, непосредственно прикрывающая мозг. Врач разрезал ее скальпелем и стал осматривать места около раны, диктуя секретарю:

— Сильное кровоизлияние в мозг…

Он снова попытался нащупать пальцем пулю и снова безуспешно.

Тогда он принялся искать ее в мозгу, вокруг раны, но не находил. Куда же она девалась? Ведь выходного отверстия не было. Но врач не отчаивался. Улыбнувшись, он сказал мне: